из церкви доносится голос священника.
Пригнувшись и сделав знак мира, она прошла через ворота, под лилиями и розами, перепрыгнула через порог и влетела в мрачную, заполненную народом церковь.
Священник уже заканчивал проповедь, обычную скучную проповедь в праздничный день.
— И мы клянемся, — нараспев произнес мистер Эшкрофт. — Мы клянемся верить в жизнь после смерти, клянемся верить в Бога, который больше, чем само человечество…
Она увидела Кевина, который стоял, ерзая, между родителями, четыре скамьи вперед. И нет даже следа Майкла. Но где же ее мама? Впереди, почти наверняка…
— Мы верим в воскрешение Мертвого и верим в искупление. Вместе с теми, кто умер до нас, мы клянемся, что соединимся с ними в великой Славе нашего Повелителя.
— Кевин! — прошипела Джинни. Кевин заерзал. Священник продолжил жужжать.
— Мы клянемся все этим, и мы верим во все это. Наше время в физической реальности — время испытания, время поверки, проверки нашей чести и нашей веры, веры в тех, кто ушел не на совсем и ждет, чтобы воссоединиться с нами…
— Кевин! — опять позвала она. — Кевин!
Ее голос прозвучал слишком громко. Кевин оглянулся и побелел. Его мать тоже оглянулась, потом опять повернулась к проповеднику, использовав локон его курчавых волос, чтобы показать, что она имеет в виду.
Его крик даже услышал сам Гаргулья, которые слегка заколебался, но потом закончил проповедь:
— Этот ослепительный свет стоит за праздником «Канун Повелителя». Не думайте о Смерти, думайте о Жизни, которую наш Повелитель приносит нам.
Где же ее мама?
Перед тем, как она успела подумать еще, чья-то рука схватила ее за плечо и потянула назад, к порогу церкви. Она, протестуя, посмотрела вверх и увидела мрачное лицо мистера Бокса, глядевшее на нее.
— Джинни, выйди наружу, — сказал он. — Немедленно.
Внутри паства начала распевать молитву Повелителю.
Он толкнул ее к розовым воротам, за которыми Узеры и Скарроумены ждали окончания службы. Чувствуя себя несчастной она пошла к ним и, проходя мимо самого близкого к ней мужчины, ударила в его бубен. На тихой летней площади раздалось громкое звяканье бубенчиков.
Мужчина не пошевелился. Она остановилась и вызывающе уставилась на него, потом опять ударила в бубен.
— Почему вы не танцуете? — крикнула она ему. Он не обратил на нее внимание, и она крикнула опять: — Почему вы не играете? Играйте! Танцуйте по площади! Танцуйте! — Ее голос сбился на пронзительный крик.
4
Сумерки так и не настали. За несколько минут ранний вечер перешел в темную ночь, и факел зажег костер; пламя впечатляюще взметнулось вверх, остановив всякую деятельность. Сияющие угольки устремились в беззвездное небо, и деревенская площадь задохнулась от сладкого запаха горящего дерева. Исчезли последние запахи жаренного быка, скелет животного разрубили на куски рядом с «Красным Львом». Несколько пенсов за фунт костей вместе с остатками мяса. Перед «Кустом и Шиповником» мистер Эллис вымел сто фунтов бутылочных осколков. Мик Фергюсон привел банду детей, и они покатили пустой бочонок к южным воротам, где все еще дымились огни.
Танцы прекратились. Люди теснились вокруг огня. В пабах раздались недовольные голоса, когда танцоры и туристы наперебой требовали новые порции эля. Этим днем правил управляемый хаос, в центре которого находился костер, чей свет подчеркивал впечатляющие детали убранства серой церкви и болотистая зелень посреди площади. Позади высоко взметнувшейся церковной башни царила темнота, хотя люди в белых плащах и черных шляпах, негромко разговаривая, непрерывно ходили через покойничьи ворота и вокруг церкви, и рассеивались, вновь появляясь на площади. Здесь они опять били в барабаны, бубны и другие музыкальные инструменты, и размахивали поддельными мечами.
Джинни бродила между ними.
Она никак не могла найти мать.
И она знала, что что-то неправильно, совсем неправильно.
Она слегка успокоилась, когда бородатый малый опять позвал танцоров морриса, и двенадцать крепких мужчин, ни один из которых не жил в Скэрроуфелле, выбежали из «Куста и Шиповника» и, звеня колокольчиками, побежали на танцевальную площадку. Здесь они засмеялись и, под нытье аккордеона, устроили потешный бой на дубинках. Потом они выстроились в линию и, звеня колокольчиками и дрыгая ногами, засмеялись опять и начали подпрыгивать в ритме танца, известного как «Гнездо кукушки»[19]. Человек в мешковатой, украшенной цветами одежде и большом вычурном колпаке запел грубую песню. Как только он начал петь, размахивая кустистой рыжей бородой, все залились смехом. Поверх сюртука он надел передник, и очень часто поднимал его, демонстрируя длинный красный баллон, привязанный между ног. На его конце были нарисованы глаза и ресницы. Зрители ревели каждый раз, когда он так делал.
Когда Джинни шла по через ярмарку к этому новому центру развлечения, к ней подошел Мик Фергюсон, который скалился и, наклонившись вперед, изображал горбуна из «Собора парижской богоматери», преувеличенно хромая и крича:
— Колокольчики. Колокольчики. Звякающие колокольчики…
— Мик… — начала было Джинни, но он уже сверкнул на нее нервной улыбкой, затесался в хаотическое движение толпы, подбежал к костру и, наконец, исчез во мгле за ним.
Джинни смотрела, как он уходит. «Мик, — подумала она. — Мик… почему?..»
Что происходит?
Она подошла к танцорам. Бородатый певец и Кевин нервно повернулись и кивнули ей. Мужчина пел:
Кто-то любит девушку красивее цветка А кто-то любит девушку стройнее тростника…
— Я пропустила процессию, — сказала Джинни. — Не проснулась вовремя.
Кевин поглядел на нее, выглядя несчастным.
— Мать приказала мне не разговаривать с тобой… — признался он.
Она подождала, но Кевин решил, что осторожность — лучшая часть трусости.
— Почему? — спросила она, обеспокоенная его
