сторону Ацеля и, подложив руку под щеку, вымолвил:
— Ешь на здоровье. «В конце концов, — добавил он про себя, — когда еще ты поешь человеческой еды?»
Глава 28. Если я тебя убила, почему ты улыбаешься?
Дверь в комнату Габриэль издала скрип. Это было предупреждением, что через секунду Адам постучит и спросит:
— Могу я войти?
Адам Дэвисон был очень последователен в своих бытовых ритуалах и оттого очень предсказуем. Поэтому его ночной визит Габриэль не удивил.
— И как ты всегда угадываешь, что я не сплю? — спросила она с ухмылкой, будто они играли в прятки и её укрытие снова вычислили.
Девушка даже не отвернула лица от окна, где затуманенная улица отдыхала от буйства ливней, охватившего город и не отпускавашего тот на протяжении целого дня. Магазинчик домашних мелочей и канцтоваров «Всякая всячина» напротив дома Габриэль помигивал заглавной буквой, выхватывая с неба искры дождевых капель — редкие и ослабленные, — максимум из того, что могло сцедить выдохшееся небо. Ниже вывески разбредались потемки. На бетонных ступенях рядов магазинов, дорогах и оград плясали влажные отблески и оранжевато-желтые брызги фонарного света.
Час был ночной и безмолвный.
— Слышу, — ответил Адам, толкая плечом дверь, чтобы пронести поднос.
— М, тоже «Терра» поработали?
— Нет, просто у меня с детства хороший слух. Я слышал, как ты беззвучно тычешь пальцем в экран телефона.
— Что?
— Шучу. Ты просто очень громко и возмущённо цокала языком!
Вспыхнула люстра и непривлекательный пейзаж за окном заслонила собою фигура в шортах и майке, кое-как уместившаяся на узкий подоконник, — отражение Габриэль на стекле.
Её пятки коснулись ковра.
— А это ещё что? — Она наконец увидела в руках Адама поднос, на которым клубилась лёгкая белая дымка.
— Тосты с сыром и яйцом и горячее молоко с мёдом, — отчитался ксилнец, ставя еду прямо на кровать, так как больше в комнате не было поверхностей достаточной ширины, чтобы на них поместился поднос. — Я прочитал, что молоко и мёд — универсальное средство против бессонницы среди землян.
— Так оно и есть! — хихикнула та, взгромождаясь на постель и оккупируя поднос и кусая тост. — М-м! Вкуснятина! — От удовольствия ее глаза автоматически закрылись. — Нам с Оливией такие в детстве мама готовила на завтрак. А молоком с мёдом, — прильнула она губами к стакану, — поила перед сном. Правда, я так его не любила! Из-за пенки, которая успевала образоваться, пока мама несла его к нам в детскую. — Габриэль вытерла губы, мечтательно засмотревшись на белую пену, плёнкой прилипшей к молоку. — Сейчас мне она даже нравится. Есть в молоке с пенкой что-то домашнее…
В воспоминаниях о семье улыбка Габриэль завяла, а лицо стало бледнее, чем молочная пена.
— Ты в порядке? — глянул на неё сверху Адам. Он как истинный солдат не чувствовал неудобства в том, что ему не предлагают присесть.
— Не знаю. — Габриэль отпила ещё немного молока и снова обтерла рот. — Сегодня днём, когда я пыталась поспать, мне приснилась Роуз. Ну помнишь, та моя подруга, которая в этом мире умерла и в чьей смерти винит меня её мать?
Веки медитативно сомкнулись, чтобы реальность не портила картину сновидения. Так, восстанавливая из обрывков сон, Габриэль диктовала его Адаму:
— Мне снилось, что она кружится на краю крыши и хохочет, подолы золотистого платья, которое она надела специально на вечеринку в честь своего дня рождения, весело гуляют по ветру. — Габриэль сморщилась — сон разлетался у неё перед глазами на фрагменты. — Затем я увидела на её груди свою руку. Боже мой, Адам, а что если это и в самом деле я её убила?
Осколок видения царапал сердце девушки, точно острая бритва.
Искусственно завитые кудри вздымались волнами, петляли во все стороны на высоком лбу Розетт Смит, когда та обрамила своими пальцами запястье лучшей подруги. Толчок, шелест платья — и на крыше уже нет никого и ничего, кроме дрожащей руки Габриэль.
— Роуз из моего сна… она… она — другая… — заключила девушка, сумевши вырваться из страшного видения. — Моя Роуз в двадцать лет испортила себе волосы обесцвечиванием, с тех пор отрастить длину у неё не получалось — концы всё время ломались. И всё же отказаться от пепельного блонда она не смогла. Она считала, что её натуральный оттенок ей не идёт. Но Роуз из сна имеет длинные русые локоны. Я специально сейчас подняла весь архив фотоснимков на телефоне и нашла наши совместные. Видимо, проблемы с самооценкой у меня в обоих мирах (не люблю фотографироваться!), поэтому таких снимков обнаружилось всего три — один с последнего Рождества, а второй, самый старый — был сделан на комик-коне. Я вышла нём просто ужасно, и Роуз долго смеялась!
Адам улыбнулся — не осознанно. Просто губы Габриэль тронула милая улыбка, и он не мог не ответить тем же.
— Потом и мне стало смешно, я не стала его удалять как доброе воспоминание. В телефоне из моего мира есть точно такие же фото, отличаются лишь одежда и детали обстановки. И только третий снимок я не помню… — Габриэль нахмурила лоб. — Селфи у меня дома. На всех этих трех фото Роуз именно такая, какой предстала мне во сне! Но как я могу помнить то, что никогда не делала и не видела?
— Очень просто, — закончил самокопание подруги Адам.
Габриэль подняла на него глаза:
— А?
— Очень просто, — повторил Адам и объяснился: — Твоё нынешнее тело принадлежит сознанию другой Габриэль, логично, что мозг, как физическая структура, хранит в себе память о её жизни. Твоё сознание блокирует остатки чужих воспоминаний, тем самым препятствуя их наложению на твои и позволяя тебе не сойти с ума и не потерять свою идентификацию.
Габриэль впилась зубами в тост и молча зажевала.
— И фто же? — спросила она с набитым ртом, затем сглотнула. — В моей реальности, в моём теле сейчас находится и портит мою жизнь другая Габриэль?!
— Как же ты её ненавидишь! — вздохнул Адам с улыбкой.
Но Габриэль было не до шуток. В её глазах поселился страх. Освободившаяся от тоста рука легла на колено, и девушка, шевеля пальцами так, будто вместо конечности у неё был протез, не снимала с неё остекленевшего взора.
— А
