с тобой. Но высокая в небе звезда Зовёт меня в путь.
— Все, о войне довольно! Спой лучше о любви.
«Ох, уж эти мужчины! Война и любовь - вот их главные страсти! А может, и любовь для них, как война, как противоборство и желание подчинить, овладеть, продолжить себя. Зигмунд Фрейд, кажется, много писал об этом - его книги в Третьем Рейхе тоже оказались под запретом, недаром он сбежал из Австрии в Англию».
— Будет тебе и про любовь, Грау, непременно будет…
Я запела песню на стихи Владимира Маркина, которую любил еще мой отец:
А ты опять сегодня не пришла, А я так ждал, надеялся и верил, Что зазвонят опять колокола, И ты войдёшь в распахнутые двери...
Перчатки снимешь прямо у дверей, Небрежно бросишь их на подоконник "Я так замерзла", - скажешь, - "Обогрей" И мне протянешь зябкие ладони.
Конечно, песня пришлась Отто по душе. Я ни капли не сомневалась. Грау теперь нравится все, что я делаю. Может, это любовь? Вот я попала - и смешно и грустно, но больше грустно, конечно. Я не здешняя, я не отсюда, и ему ничего хорошего впереди не светит. Но, может быть, надо теперь жить одним днем?
Кто бы дал мне хороший совет... Как правильно поступать на кресте, на распутье.
Опасный фарватер
Вчера был день рождения Германа Гессе. Еще при жизни его называли последним романтиком. А третьего июля в Праге родился Франц Кафка - чешский еврей. Все свои тексты он напишет на немецком языке, а умирая в сорок лет от туберкулеза попросит уничтожить записи, но Макс Брод поступит иначе. У современенного писателя Милана Кундеры есть большая статья на тему "нарушенных завещаний". Я так и не дочитала...
Погода совсем испортилась, часто шли дожди, стало ветрено и прохладно. Вальтер пропадал на службе, если мы порой встречались вечерами в комнате Франца, мне казалось, что у генерала какие-то неприятности - он был хмур и неразговорчив, быстро спрашивал сына о занятиях, задавал пару вопросов по истории или географии, равнодушно выслушивал сбивчивые ответы, а потом целовал мальчика и уходил, едва скользнув по мне взглядом. Впрочем, такое отношение более чем устраивало.
Нашего Бледнолицего генерал тоже стал загружать бумажной работой, к чему Грау, похоже, не имел никакой склонности, но приходилось подчиняться. Отто заносил Франца на чердак и оставлял нас вдвоем. Мы слушали, как барабанит по крыше дождь и воображали, что плывем на корабле в далекие страны. Высунув от усердия кончик языка, Франц рисовал отметки на контурной карте - выполнял задание репетитора.
Думаю, Грау хотелось бы оставаться с нами, так ведь дела, дела… У Вальтера есть личный адъютант Дорих - ну, его так все зовут, а, по правде-то, он, кажется, Теодор, а также еще несколько то ли охранников, то ли секретарей разных званий, но генералу вдруг понадобился именно Грау, ох, неспроста…
А однажды ночью меня разбудил приглушенный стук в двери. Я с замиранием сердца поинтересовалась, что же такое могло случиться, и Отто тихо попросил открыть ему. Он проскользнул ко мне в комнату и сразу подошел к темному окну.
Я немного поколебалась, но снова заперла двери на ключ и поплотнее закуталась в плед, которым обычно накрывала постель. Не стоять же мне перед Грау в одной ночной рубашке, тем более пришлось включить маленькую настольную лампу.
Пытаюсь сделать строгое лицо и начать разговор:
— Только не выдумывыай, что у тебя бессонница и ты явился за советом. Вернись к себе и считай баранов или коров. Я хочу спать, а ты меня будишь посреди ночи, какая причина…
— Эмма погибла. Попала в автокатастрофу, представляешь? Вальтер приказал скрыть это от Франца. Я с ним согласен.
"Вот несчастье!"
— Бедный Франц… Господи, такое горе для него! А что Вальтер? Сильно расстроен? Глупый вопрос. Просто мысли не собираются в кучу.
Мне показалось или Грау вслух усмехнулся, даже не поворачиваясь ко мне. Он водил пальцем по оконному стеклу - следил за струйкой дождя, как будто пытался ее поймать из комнаты.
— Подробностей я не знаю, но меня всегда удивляло, что он так легко отпустил жену. Я этого не понимал… Я бы так не смог! Если ты любишь женщину, если она твоя и у вас есть дети… Как можно отдать другому часть своего сердца, Ася?
— Ты думаешь, Вальтер подстроил аварию? Невероятно жестоко! Нет, поверить не могу. И ты сам бы так сделал, да? Ты его оправдываешь? Тогда вы все точно - изверги.
Грау надменно вскинул подбородок, прожигая меня злобным взглядом.
— А вы Ангелы Божьи? Безгрешные и невинные? Люцифер тоже был Ангелом, помнишь?
— Нет, Отто, мы не святые. Мы расстреляли в подвале Николая Гумилева, убили Сергея Есенина, не спасли Маяковского и Цветаеву… есть и еще… они все не дожили даже до сорока лет.
Задушен во хмелю Рубцов, Петлю примерил Б. Примеров, Черны березы от рубцов, Не привожу других примеров.
Стихи Андрея Шевцова, он наш, местный, надеюсь, доживет до сорока - в Сибири здоровый климат, шанс есть.
— О ком ты говоришь, что это за люди? - недоумевал Грау, - какие рубцы?
— Русские поэты. Они писали замечательные стихи, жили на родной земле, правда, это не помогло. И еще очень многие сгинулы без вины - нелепо, случайно, жестоко. Лес рубят - щепки летят. Большие и маленькие. Маленьких особенно жалко. Не осталось даже имен.
"Но Зулейха открыла глаза. И сынишка ее выжил. Может, ради сына ей и стоило открывать глаза... Ради будущего на кровавых обломках. Раз мы не умеем иначе рожать новый мир, только как в адских муках и боли народной. Через наган и плеть. А пряничек все обещают впереди, да так и не кажут".
По правде сказать, Зулейхе иногда сказочно, просто невероятно везло. Вспоминаю, сколько было споров вокруг первой книги Гузели Яхиной. И отзывы разные - от восторженных до уничижительно-едких, страна будто на два противоборствующих лагеря разделилась. У каждого своя родовая память. И пепел предков стучит в груди. А я думаю, что сама Зулейха не хотела бы повернуть время вспять и оказаться вновь в доме деспота Муртазы и злобной свекрови.
Есть в Зулейхе нечто звериное, кондовое, повелевающее все события с ней происходящие природно-безропотно принимать, как властное течение судьбы, не в этом ли оказалось для нее спасение? Согнулась покорной лозой, прильнула к холодной земле, в живые
