недоразумений. Наших имен будет вполне достаточно. Я Бошелен, а моего товарища зовут Корбал Брош.
— Но полагаю, вы все же благородных кровей?
— О да, сударь. Более чем благородных. Но путешествие наше было дальним и…
— И похоже, не слишком удачным, — перебил его повелитель, впервые обнажив перед гостями зубы в улыбке.
Бошелен махнул бледной рукой с длинными пальцами:
— Если нас и преследует прошлое, то оно осталось далеко позади. В то время как будущее дарит лишь обещание, и даже если нам суждено только переставлять ноги, я молюсь о том, чтобы это длилось вечно.
Клыкозуб озадаченно нахмурился.
— Ну что ж, вы абсолютно правы, — наконец изрек он. — Дорогие друзья, не удалиться ли нам в гостиную? В очаге горит огонь, и нас ждет подогретое вино: в такую погоду это именно то, что нужно. Писарь, я полагаю, ты надлежащим образом описал сей… судьбоносный момент?
— Во всех подробностях, мой повелитель.
— Превосходно!
— А позвольте полюбопытствовать, сударь, — вмешался Бошелен, — в этой крепости просторная кухня?
— Да, вполне. А что?
— Как я уже говорил — ностальгия. Именно в кухне я чаще всего обретался, когда был мальчишкой, и именно там я научился искусству выпечки.
— Выпечки? Как интересно.
— Я с удовольствием посетил бы кухню, если можно.
— Почему бы и нет?
Бошелен улыбнулся.
— Что я такое пил? — спросил Эмансипор, чувствуя себя так, будто он все еще стоит на палубе посреди бушующих волн; стены вокруг раскачивались в тошнотворном ритме, пол поднимался и опускался.
— Ром, — ответила Фелувил. — Ты празднуешь.
— Праздную? Что за повод для праздности… разности… празднества?
— Смерть повелителя Клыкозуба Когтя, естественно.
— Он умер?
— Почти.
— Он что, болен?
Женщина нахмурилась:
— Слушай, может, все-таки протрезвеешь? Ты уже сожрал полкотелка мясной похлебки, а с какой стати мне угощать тебя на дармовщинку?
— Я вполне трезв. Это ты несешь какую-то чушь.
— Они ведь там, наверху? В крепости? Все трое? Прольется кровь, и кто останется, когда все закончится? Ты говорил мне…
— Ах это… — Эмансипор пошире расставил ноги, чтобы удержать равновесие; Фелувил покачивалась перед ним.
— Они ведь его убьют, да?
— Вероятно.
— Именно это мне и хотелось услышать, друг мой, — улыбнулась трактирщица. — Пришло тебе время получить свою награду.
— Сегодня мой день рождения, — объявил Эмансипор.
— Да ну?
— Наверняка. Не зря же ты толкуешь про празднества, награды… Хотя откуда тебе знать, когда у меня день рождения? Я и сам-то не знаю, когда появился на свет: ни дня, ни даже месяца. — Он покачал головой. — Наверняка ты ошиблась, что, впрочем, обычное дело. Все ошибаются. Или забывают. Да я и сам такой. Остался еще ром? А то я не до конца согрелся.
— Давай я тебя согрею. — Фелувил шагнула ближе. — Вот, хватай. Нет, по одной в каждую руку. Ну вот, опять промахнулся. Что же ты такой неловкий?
— Они все время болтаются туда-сюда, вот в чем дело.
— Знаешь, а я ведь дала им имена.
— Имена? Но зачем?
— Это моя тайна, и только тебе предстоит ее узнать. Тебе одному. Понимаешь, это был подарок. От ведьмы Хурл, которая правила тут много лет назад…
— И что же с ней случилось?
— Никто не знает. Просто исчезла однажды ночью, и все. Но суть не в этом, Манси. Суть в том, чтó она мне подарила. У нее была одна статуя, очень старая. Какой-то богини Земли или вроде того. Из нее ведьма черпала всю силу для своей магии. В общем, тот, кто изваял эту статую, вполне мог взять за образец меня, если ты понимаешь, о чем я.
— Вроде бы ты говорила, что статуя была очень старая. Сколько же тебе лет?
Фелувил нахмурилась:
— Нет, это была не я. Но вполне могла бы ею быть. Особенно мои подружки… нет, не смотри по сторонам, идиот. Я толкую про сиськи, которые ты держишь. Вот эту зовут Ядреная, она всегда крепкая, а другую — Обвислая, она… в общем, ясно.
— Ты дала имена своим сиськам?
— А что, нельзя? Они ведь мои подружки.
— Как бы… наперсницы?
Женщина прищурилась:
— Гм… никогда о таком не думала. Спасибо. А теперь отпусти-ка их, чтобы я смогла снять платье, и тогда увидишь, что ведьма с ними сделала. Ну, чтобы они походили на сиськи той статуи.
— Вроде бы ты говорила, что они и так уже были похожи.
— Почти. Но теперь — полностью, Манси.
Фелувил повернулась спиной, будто внезапно засмущавшись, и, дернув плечами, скинула тяжелое грязное платье. А затем снова развернулась лицом к Эмансипору.
Ее груди были лишены сосков. На их месте располагались рты, с мягкими, ярко накрашенными красным женскими губами. Риз ошеломленно смотрел, как обе сиськи посылают ему поцелуй.
— Зубы у них тоже есть, — сказала Фелувил. — И языки. Но говорить они не могут, что, вероятно, и к лучшему. По крайней мере, мне так кажется. Смотри, как они облизывают губы.
Развернувшись кругом, Эмансипор проковылял в ближайший угол, и его стошнило.
— Эй! — крикнула за его спиной Фелувил. — Это же были полкотелка моей лучшей похлебки, чтоб тебя!
Шпильгит отстранился от стены.
— Сперва Фелувил что-то кричала, — прошептал он. — А потом начала ругать его на чем свет стоит. Что, мол, она считала его приличным человеком, но, похоже, ошиблась. Дальше послышались шаги, и кто-то пытался выйти из комнаты.
— Да вот только мамуля заперла дверь, — пояснила Фелитта. — Ему никак не выйти.
Шпильгит хмуро взглянул на девушку:
— Фелувил уже делала так раньше? Чем они там занимались? Она запирает мужчин в своей комнате? Почему они хотят уйти? В смысле, я тоже бы захотел, но я никогда и не пошел бы к ней в комнату. А этот тип пошел, то есть примерно знал, что будет дальше? И я слышал, как бедняга хрипел, или блевал, или что-то в этом роде. Погоди… Фелувил что, его душила? Она их убивает, Фелитта? Твоя мамаша — убийца?
— Откуда мне знать? — бросила девушка с кровати; котоящер растянулся у нее на коленях, наблюдая за Шпильгитом немигающим взглядом желтых глаз. — Может, я и видела, как она хоронила парочку трупов на заднем дворе. Но такое бывает, — в конце концов, это гостиница, люди в постелях, старики пытаются умереть с улыбкой на устах и все такое.
— Фелувил закапывала постояльцев на заднем дворе?
