Себастьян выслушал с приоткрытым ртом.
— Ты сошел с ума, — говорит он.
— А тебе пора бы начать защищаться.
— В моих показаниях записано, что, после того как исчез Лиам, я все время оставался один в квартире.
— Майк не должна узнать, что ты обратился за помощью ко мне. Не к ней.
— А что ты на самом деле делал в эту ночь?
— Ничего такого, о чем публично стал бы вспоминать кто-нибудь, с кем я встречался.
Себастьян вцепился руками в край стола. Виски ударило ему в голову, и он чувствует, будто голова у него вот-вот сорвется с плеч.
— Не хочу я связываться с алиби! — произносит он после небольшой паузы.
— Bien[29], — говорит Оскар. — Тогда вот другая история. — Он снова взглядывает на отражение в окне и проводит себе рукой по волосам. Руки его дрожат. — Мы в Швейцарии. Это дает нам несколько дней времени. За две недели я могу уладить свои дела.
— О чем ты?
— То, что здесь… — Оскар стучит рукой по столешнице, — не единственный в мире континент.
— Ты хочешь, чтобы мы смылись? Спрятались? Уехали к бедуинам?
— Ну что ты! — Оскар придвигается к нему через стол. — Есть же исследовательские центры в Китае. В Южной Америке. На моем уровне известные отклонения от общепринятых правил расцениваются как мелочь. Нас примут с радостью.
Потребовалось несколько секунд, прежде чем до Себастьяна дошел смысл сказанного. Отпустив столешницу, он, переменив позу, пробует подпереть голову рукой, затем снова сидит некоторое время без движения.
— А Лиам? — спрашивает он.
— Мы заберем его с собой. В профессиональном плане тебе пришлось бы некоторое время держаться в тени. Зато у тебя будет время заняться сыном.
— Ты шутишь, — шепотом произносит Себастьян.
— Да нет, — отвечает Оскар. — Для тебя в последние годы главное была твоя жена. Твоя семья. Физика. Для меня…
Оскар укладывает пачку сигарет и зажигалку на стол строго параллельно друг другу.
— Для меня всегда главное были мы.
Под столом их колени соприкасаются. Оскар протягивает руки и привлекает к себе голову Себастьяна, пока они, склонившись над столом, не сближаются лоб в лоб, начав дышать общим воздухом. Опершись всем своим весом, Себастьян концентрируется на теплеющей точке, в которой соприкасаются их головы, в нем поднимается желание вырваться через эту точку из собственного тела, чтобы найти укрытие под теменем друга.
Конечно же. Это осуществимо. И тут даже есть своя логика. Сбежать не в первый, а в последний раз. Задним числом придать цель и причину длинной череде маленьких бегств. Все обрело бы свой порядок, почти что даже смысл. Он стал бы не игралищем, а господином собственного несчастья. На этот раз он бы собственноручно похитил Лиама, открыто признав себя тем, кто он есть, — преступником. Проходящее время помогло бы ему признать чрезвычайное положение нормальным.
А нормальность — прошедшим, думает Себастьян.
Лишь когда их головы болезненно столкнулись, потому что он затрясся от рыданий, Себастьян понял, что плачет.
— Ты знаешь, что я всегда тебя… — говорит он.
— Нам лучше об этом не говорить, — перебивает его Оскар. — Сейчас неподходящее время.
— Когда я гляжу на Лиама…
Он говорит с трудом. Обхватив друга за шею, он держится за него сцепленными руками, только это не дает ему рухнуть грудью на стол.
— Когда я гляжу на Лиама, — говорит он, — раскаиваться ни в чем невозможно.
— Да и со мной все обстоит так же, — говорит Оскар. — Прошлое — скаредный хозяин. Оно ничего не отдает назад. И в первую очередь — сделанного выбора.
В кармане брюк у Оскара нашелся матерчатый носовой платок. Он отирает Себастьяну глаза и щеки, затем отталкивает его от себя и возвращает в вертикальное положение.
— Ты выпил, — говорит он. — Ты все равно поедешь обратно?
Себастьян кивает.
— Очень и очень жаль.
Себастьян отворачивается и стискивает губы.
— Так или так, — говорит Оскар, — это пройдет. После всего пережитого уже будешь не тот, что прежде. Лучше не станешь, но, по крайней мере, останешься жить.
Сигарета без фильтра догорела в пепельнице. Оскар вздрагивает: он обжегся, попытавшись ее загасить.
— Скажи мне все-таки, — просит Оскар, — зачем ты сегодня вечером приехал в Женеву?
— Чтобы сказать тебе, что больше мы не увидимся.
Когда Себастьян встал, снизу на него смотрел человек, уже непохожий на самого себя. Лицо, в котором не осталось ни величия, ни красоты, ни аристократичности, вдруг сделалось таким беззащитным, что та или иная мина, которые сейчас на нем быстро сменялись, выглядели как чертежные синьки. Эскиз улыбки. Диаграмма насмешки, набросок бессилия. Анатомия печали.
— Окажи любезность, — говорит Себастьян. — Не вставай и не гляди, как я ухожу.
Фазан раскрыл глаза и уставился в пустоту. За стойкой бара звякают рюмки. За дверью караулит ночь. Туман просочился в нутро городских улиц. Пахнет дождем.
5
Уже час барабаны зовут его в поход, задавая маршевый темп, и он знает, что это правильно, что пора наконец выступить в путь. А он все медлит, словно надо еще доделать что-то важное, что-то проверить и осмыслить. Затем вдруг крик, пронзительный, как боевой клич.
Электронное табло будильника показывает четверку и два нуля. Комиссару часто случается проснуться ровно в какой-нибудь час. Крик не прерывается и оказывается плачем младенца в соседней квартире. Барабаны же вызваны дождем, который, как заведенная машина, стучит в окно. Шильф энергично спускает ноги на пол. Давно он не чувствовал себя таким отдохнувшим, поэтому он пугается, поняв, что день отнюдь еще не удосужился наставать. Безуспешно пощелкав выключателем, он подходит к балконной двери. Дождевые капли стремительно мчатся по стеклу горизонтальными дорожками, как будто дом на высокой скорости несется куда-то в ночи. За окном царит мрак, неуместный для города. Уличное освещение отключилось, и только желтые огни аварийной мигалки подсвечивают инфернальную тьму. На проезжей части лежит поваленное дерево, еще одно рухнуло поперек трех припаркованных машин. Буря, словно не насытившись своим торжеством над убитыми противниками, продолжает жестко трепать ветки. Шильф наслаждается зрелищем безобразия, устроенного в виде исключения не людьми.
Наконец он отворачивается и, знобко поеживаясь, садится за письменный стол. В ящике обнаруживается стопка открыток. При свете зажигалки он пишет на обороте первой: «Дорогая Юлия! Если приедешь меня навестить, привези с собой эту открытку в доказательство того, что ты существуешь. Срочно (большими буквами; с тремя неуклюжими восклицательными знаками). Шильф».
