А что происходит с учением этого «Хреста», или «Хрестоса», сегодня, спустя тридцать с лишним лет после того странного, так увлекательно расписанного этим нечестивцем Пилатом распятия?
Как докладывают всесильному вождю преторианцев его шпионы, в Иудее, по всей Малой Азии и даже в Риме ходят по рукам списки с новыми версиями этой увлекательной Пилатовой легенды. И написаны они теперь уже будто бы учениками Распятого. И смысл их проповеди в том, что для уверовавших в Распятого наступает новое царство, а нечестивым противникам Его грозят испепеляющий огонь и зубовный скрежет. Так что вполне правдоподобно было объявить этих христиан поджигателями Рима, и расправа над ними была хоть и жестокой, но справедливой. Можно даже представить Нерону дело так, что всю эту жуткую кашу с возникновением христиан заварили Пилат с Сенекой. Прежде всего, конечно же, Пилат. Да. Это очевидно: во всем виноват Пилат. Это он! Он в своем докладе Тиберию превратил заурядную казнь иерусалимского бродяги в легенду, придумав Его воскресение. Кто этого Пилата, спрашивается, тянул за язык? Вместо того чтобы замять эту историю, похоронить ее, уничтожить память о ней, уничтожить свидетелей, умник решил подражать Гомеру и создал нового христианского Одиссея. Именно он, он, Пилат, и есть главный идеолог этого разлагающего здоровых римлян человеконенавистнического учения. Это ясно как день. Так что – время кричать: «Караул!»
И Тигеллин закричал: «Караул!»
Тигеллин ликовал: дело Пилата – Сенеки пострашнее заговора Пизона. Он представлял, как обрадуется Нерон, когда он положит ему на стол найденные им в архиве Тиберия документы. Да еще распишет их в новом свете. Ведь христиане и правда уже заполонили многие земли Рима: деревни, города, проникли в легионы, в преторианскую гвардию, в Сенат… Сам Тигеллин считал христианство варварским учением, предназначенным для темных людей, и не понимал интереса к новому учению со стороны многих образованных, высокородных римлян. Он видел в этом какую-то загадку, которая была ему не по уму: знатные римляне вдруг раздавали имения бедным и углублялись в чтение евангельских книг, собирали единомышленников и проповедовали Распятого. И ведь все пошло от бредовых записок этого сумасшедшего прокуратора… Нет! Этому не бывать! Жечь, жечь и жечь каленым железом!
Как Тигеллин и ожидал, Нерон ухватился за письмо Пилата Сенеке и за доклад прокуратора Тиберию о воскресшем «Хресте». Мня себя великим артистом, поэтом и музыкантом, сочинителем, равным Вергилию и Гомеру, Нерон был не прочь блеснуть и на поприще философском. Он всегда мечтал в какой-нибудь философской беседе заткнуть за пояс своего учителя Сенеку. Но Тигеллин, не любивший умствовать, отговорил кесаря от беседы с философом. Он не советовал Нерону вдаваться в такие тонкости: знал ли вообще философ о письме Пилата, посылал ли сам что-либо подобное прокуратору. Вина его была налицо: отщепенец Пилат связал заумь философа с учением «Хреста». Чего же еще?!
– Вспомни, божественный, как досаждал тебе этот болтун Сенека своими рассуждениями о человеческом достоинстве рабов, – напомнил кесарю Тигеллин. – Разве не враги Риму Пилат и Сенека? Разве это письмо тебя не убеждает, что они были в сговоре?
И всесильный префект преторианцев выразительно показал большим пальцем правой руки – вниз. Таким жестом на гладиаторских игрищах кесари обрекали поверженного бойца на смерть.
Нерон еще ничего не решил, но префект настаивал:
– Божественный! Какие еще нужны доказательства. Этот лодырь Пилат обращается к своему единомышленнику с письмом, в котором предполагает возможность падения великой империи и воцарения в Риме вместо порядка и силы всепрощения и любви. Чего больше? И куда дальше? Оба они заслужили самое малое удушения.
Сенека, на свою беду, во время обучения юного Нерона познакомил его с историей Сократа. И в памяти кесаря особенно ярко запечатлелся конец великого афинянина. Чаша с ядом! Вот оно! По мнению Нерона, это как раз то, что надо. Именно такого конца и заслуживают философы, пытающиеся поучать правителей. В общем, с Сенекой для кесаря все стало ясно. И тут же к философу отправился центурион с копьем беды.
Философу было предложено покончить с собой. И старый ироничный стоик вскрыл себе вены, одновременно диктуя писцам сцены из своей последней трагедии «Октавия».
Озаботился кесарь и судьбой доживающего в безвестности главного смутьяна эпохи, Пилата.
О, Пилат! Его и назначили Азазелом! Пятому прокуратору Иудеи было поставлено в вину ни больше ни меньше как сочинение легенды о некоем иудейском проповеднике «Хресте», который был распят, но на третий день воскрес и продолжал встречаться с учениками; те, получив наставления своего Учителя, разбрелись по свету и, сокрушая пантеоны земных богов, ведут планомерную осаду Рима. Их Бог Распятый, низвергнув Громовержца Юпитера, вот-вот воцарится в Капитолийском храме. В общем, преданному всей душой своему кесарю, римскому народу и Сенату бывшему прокуратору Иудеи Понтию Пилату приписали организацию и пропаганду враждебной Риму иудей-ской секты. И к нему тоже тотчас же был послан центурион с копьем беды.
И утром у ворот дома Пилата в Галлии появился центурион во главе двух десятков преторианских гвардейцев.
Но не все получилось у Тигеллина. Центурион вернулся ни с чем. Отставной прокуратор Понтий Пилат, этот первый, и главный, летописец христианства, исчез вместе со своей премудрой женой Клавдией Прокулой, которой тоже предписывалось вскрыть себе вены.
Разные нелепости рассказывают и пишут в наше время о Понтии Пилате. Автор перерыл кучу литературы, но ничего определенного так и не обнаружил. Измученный поисками, он как-то вздремнул от переживаний за героев своего романа в одном из книгохранилищ. И был ему быстрый, короткий сон-видение. Белобородый муж в белых одеждах подсказал автору, где он может встретить сегодня того самого Пилата, который на заре первого тысячелетия, четырнадцатого дня весеннего месяца нисана, словно по чьей-то подсказке свыше, не находя смертной вины у арестованного храмовой стражей Галилейского проповедника Га-Ноцри, все-таки отправил несчастного на казнь… Оказывается, для этого надо всего лишь поехать в Швейцарию, там в Люцернских Передних Альпах есть гора Пилат. Ежегодно в Великую пятницу на той горе появляются Пилат и Клавдия Прокула. У супруги в руках кувшин и полотенце, и она поливает на руки прокуратору, а тот все моет и моет их…
Но продолжим, продолжим наше повествование о праведном Сыне Громовом.
Глава 26Чудесное исцеление колченогого и немой
Едва скрылось солнце и землю окутал вечерний сумрак, за которым с окрестных холмов уже наползала тьма ночи, когда двери всех добрых и недобрых хозяев заперты на запоры, а из рощ на промысел выходят бесы, демоны, чумазые разбойники и прелюбодеи, Иоанн остановился у бедной, покосившейся от старости унылой лачуги. Наученный горьким опытом, он понимал: в богатом доме ночью дверь не откроют и странника не пустят. Примут за ночного лиходея, собаку натравят или суковатой палкой вдоль спины огреют. А бедняк, он – добр. Добр – пока не накопит казны, пока не источит ему душу мирское богатство.
