— Он постоянно издавал массу звуков, — сказала она, обращаясь к пару, который поднимался от кофе.
— Они ссорились, фру Йонас?
Она слегка улыбнулась.
— Они всегда ссорились. Он требовал вафли. Хеннинг сделал ему бутерброд, который он не хотел есть. Вы же знаете, как это бывает, мы делаем все, что в наших силах, чтобы наши дети поели, так что он, вероятно, в конце концов дал ему эти вафли или, может быть, Эскиль сам их заметил. Они стояли на скамейке, накрытые полиэтиленом, оставшиеся с вечера.
— Вы слышали какие-нибудь слова? Которые они друг другу говорили?
— Да чего вы, собственно говоря, добиваетесь?! — резко выкрикнула она. Ее глаза поменяли цвет. — Вы можете поговорить об этом с Хеннингом, меня там не было. Я была на втором этаже.
— Вы думаете, ему есть что мне рассказать?
Тишина. Она сложила руки на груди, как будто исключила его из беседы. Страх нарастал.
— Я не хочу говорить о Хеннинге. Он мне больше не муж.
— Это потеря ребенка разрушила ваш брак?
— Вообще-то, нет. Он бы все равно треснул. Мы слишком надорвались.
— Это по вашей инициативе вы расстались?
— Какое это имеет отношение к делу? — язвительно спросила она.
— Вероятно, никакого. Я просто спрашиваю.
Она положила обе руки на стол, ладонями вверх.
— Когда Хеннинг нашел Эскиля возле стола, что он сделал? Он закричал, позвал вас?
— Он просто открыл дверь в спальню. Меня поразило, как тихо вдруг стало, ни звука из кухни. Я села на постели и закричала.
— Есть ли что-то, что осталось для вас неясным в связи с тем несчастным случаем?
— Что?
— Вы разговаривали с мужем о том, что произошло? Вы его о чем-нибудь спрашивали?
Он снова увидел страх, мелькнувший в ее глазах.
— Он все мне рассказал, — сдержанно ответила она. — Он был в отчаянии. Чувствовал свою вину за случившееся, что он не уследил. А с этим не так-то просто жить. Он не смог, я не смогла. Нам пришлось пойти каждому своей дорогой.
— Но в несчастном случае не было ничего, чего бы вы не поняли или вам не объяснили?
Большие глаза Сейера, цвета мокрого асфальта, излучали мягкость, потому что он чувствовал: сидящая перед ним женщина находится на грани чего-то, что возможно, если ему повезет, выплеснется сейчас через край.
Ее плечи задрожали. Он терпеливо ждал, зная, что нельзя двигаться, нарушать тишину или как-либо еще мешать ей. Она приближалась к тайне. Он провел множество подобных разговоров и чувствовал, как сгущается воздух вокруг них. Ее что-то беспокоило, что-то, о чем она не осмеливалась думать.
— Я какое-то время слушала, как они кричали друг на друга, — прошептала она. — Хеннинг был в ярости, у него бурный темперамент. Я накрыла голову подушкой, я боялась слушать дальше…
— Продолжайте.
— Я слышала, как шумел Эскиль — наверное, он сидел и бил по столу кружкой, — а Хеннинг ругался и хлопал дверцами буфета.
— Вы различали отдельные слова?
Теперь задрожала ее нижняя губа.
— Только одну фразу. Самую последнюю перед тем, как он кинулся в ванную. Он выкрикнул ее так громко, что я испугалась: вдруг соседи услышат. Испугалась, что они могут о нас подумать. Но ведь нам было нелегко. Ребенок, который все время вел себя просто ужасно… У нас ведь был уже старший сын. Магне всегда был таким тихим, он таким и остался. Он никогда не шумел, слушался, он…
— Что вы услышали? Что он сказал?
Внезапно внизу в магазине зазвенел колокольчик и открылась дверь. Две женщины ходили по комнате, с восхищением разглядывая все великолепие вязаного ассортимента. Фру Йонас вскочила и рванулась в магазин. Сейер остановил женщину, положив руку ей на плечо.
— Скажите мне!
Она склонила голову, как будто ей стало стыдно.
— Хеннинг дошел почти до предела. Он до сих пор не может простить себе этого. И я больше не смогла жить с ним.
— Скажите мне, что он сказал!
— Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал об этом. И это уже не имеет никакого значения. Эскиль мертв.
— Но он же больше не муж вам?
— Он отец Магне. Он рассказал мне, как стоял в ванной и дрожал от отчаяния, что не смог стать таким отцом, каким должен быть. Он стоял там, пока не успокоился, потом хотел вернуться и попросить у Эскиля прощения за то, что рассердился. Он не хотел ехать на работу, не решив эту проблему. Наконец он вышел на кухню. Остальное вы знаете.
— Скажите мне, что он сказал.
— Никогда. Ни одной живой душе.
Отвратительная мысль, которая укоренилась в его голове, пустила побеги и начала расти. Он видел так много, что его нелегко было удивить. Эскиль Йонас был всего лишь ребенком…
* * *
Он забрал Скарре из отдела и пошел вместе с ним по коридору.
— Поедем посмотрим на восточные ковры, — предложил он.
— Зачем?
— Я только что говорил с Астрид Йонас. Я думаю, она страдает от ужасного подозрения. Того же, что и я. Что Йонас частично виноват в смерти мальчика. Я думаю, именно поэтому она от него ушла. Но при этом она до смерти боится этой мысли. Мне еще кое-что пришло в голову. Йонас ни словом не обмолвился о несчастном случае, когда мы с ним разговаривали.
— Разве это так странно? Мы же пришли говорить об Анни.
— Очень странно, что он не упомянул об этом. «Больше не надо сидеть с детьми, — сказал он, — потому что жена съехала». Он не сказал, что именно тот ребенок, с которым сидела Анни, мертв. Даже когда ты заговорил о фотографии, висевшей на стене.
— Он наверняка не осмеливается говорить об этом. Прости меня за бестактность, — Скарре вдруг понизил голос, — но ты вот пережил потерю очень близкого человека. Легко ли тебе говорить об этом?
Сейер был так поражен, что остановился как вкопанный. Он почувствовал, как побелела его кожа.
— Естественно, я могу говорить об этом, — ответил он наконец. — В ситуации, когда я почувствую, что это действительно необходимо. Если вещи поважнее, чем мои чувства.
Ее запах, запах ее волос и кожи, смесь химикатов и пота, лоб блестит почти металлическим блеском. Зубная эмаль испорчена таблетками, отливает синевой, как снятое молоко. Белки глаз медленно желтеют.
Перед ним стоял Скарре с поднятой головой, ничуть не смущенный. Сейер ждал. Разве он не сказал лишнее, не зашел чересчур далеко? Разве он не должен просить прощения?
— Значит, ты никогда не чувствовал, что это необходимо?
Он озадаченно смотрел на Якоба Скарре и видел перед собой недоумка. Сукин сын!
