Тая пробормотала:
— Ага.
Он вопросительно смотрел на нее. Подобное чувство нетерпения, которое сейчас мучило ее, приходилось испытывать, когда делали на первом курсе этюды и партнер попадался дубоватый. Но речь была заготовлена, надо было ее говорить.
— Я сестра Гели. (Его лицо сделалось радостно-внимательным и почтительным. Тая не купилась.) Нет, не перебивайте, что вы обо мне наслышаны. Мне ни к чему любезности, тем более что я вам их говорить не собираюсь. Ангелина просила передать вам, чтобы вы оставили ее в покое. Она в вас не нуждается.
Тут Тая поняла, насколько это все глупо. Соблазнитель Гели, казалось, не удивился ее филиппике.
— Чаю хотите?
Тая взялась за дверную ручку.
— Как хотите, — молвил он, — только я сейчас с Гелей ходил в кино. «И снова утро», — стесняясь, доложил он. Видимо, ему хотелось усмехнуться, но он боялся обидеть свою обличительницу. — Геля мне ничего подобного не говорила.
— Зато я вам говорю, — перебила его Тая, — я, ее сестра!
Он смущенно наклонил голову, точно не мог видеть ее разгневанную физиономию.
— Вы еще совсем маленькая девочка, — произнес он, — извините...
Тая выскочила и изо всех сил хлопнула дверью. Она помчалась по коридору, стремясь уйти от позора как можно быстрее, и выскочила на улицу. И тут радостный зимний день, сверкая роскошным снегом на газонах, ударил ей в глаза. Кругом-то, оказывается, красота, немыслимая, все в инее и снегу, в высоком небе маленькие робкие облака, солнце, прохожие смотрят весело, никто никого не подсиживает, не обвешивает, не обманывает; и вот наш автобус миролюбиво катит навстречу, симпатичный, между прочим, № 128, просторный, в каждом замороженном окне прогрето дыханием свое окошко величиной с кулак.
В автобусе говорили о хорошем: о том, как часто теперь стали ходить автобусы, и что скоро будут курсировать экспрессы, и что Тоня родила девочку, и Мишка среди зимы притащил в роддом розы, и что Анна Кирилловна замечательно рвет зубы, не то что Марья Тимофеевна, у которой дочка вышла замуж за француза, самого настоящего, из Парижа, и вся из себя теперь француженка. Нет, мы взяли щенка у Крутовых, говорили справа, там такая родословная, что древо надо рисовать во всю стену; ничего страшного, уверяли слева, если арбуз незрелый, надо его засолить, знаете, как вкусно, я никогда не расстраиваюсь, если зеленый, и сразу засаливаю; не самка, а сука, объяснял парень девушке, сука, в смысле девочка-щенок, вырастет, будут щенята — могу подарить. Тая снова вспомнила первокурсные свои этюды, убогую, высосанную из пальца драматургию, например, сестра через десять лет после войны узнает потерянного во время эвакуации брата по родинке на плече, смех один, чушь, но ее хвалил Святослав Владимирович за точность оценок. Как мучительно было изобретать эти этюды с предлагаемыми обстоятельствами, которые, конечно, случаются в жизни, но не разлиты в ней, как вот это, например: вошел парнишка, спрятался за спинами пассажиров, заяц; женщина с чемоданом на дороге ловит машину — с мужем поссорилась, спешит к маме, словом, со всех сторон сплошные этюды, а ты выдумываешь, мало видишь глазами, слышишь ушами. Вчерашний визит к подружке — этюд, этюд и разговор с мамой, и эта поездка какой этюдище... Фу как стыдно, думала Тая, весело катя домой.
Геля была уже дома и за обеденным столом читала «Нервные болезни». Именно читала, а не учила, такое у нее было увлеченное лицо. Тая, не снимая шубы, стала в дверях.
— Геля, пошли в кино, — сказала она, — хорошее кино идет. «И снова утро».
Геля оторвалась от учебника и посмотрела наконец в Таину сторону.
— Спасибо, — ровным голосом сказала она. — Я уже видела.
— Знаешь, — сказала Тая, — я только что была у твоего Олега.
За спиной Таи прозвучали вкрадчивые шаги: мама шла из кухни с тарелкой бульона и еще в коридоре сделала оглянувшейся Тае значительную мину.
— Мама, — вздохнув, произнесла Геля, — Тая зачем-то ездила к Олегу? Ты не можешь объяснить зачем?
Мама донесла тарелку и поставила ее на стол, соображая. Она метнула взгляд в Таину сторону:
— Это я ее просила. Не сердись, детка.
— Знаешь, мама, — сказала Тая, — мне он вовсе не показался таким самоуверенным и нахальным, как ты расписывала.
— Правда? — сказала мама неуверенно. — Нет, нет, у меня создалось обратное впечатление, мне казалось, что это весьма довольный собственной особой человек. Впрочем, я его не так часто вижу в нашем доме, особенно последнее время.
Геля тихонько засмеялась и покачала головой.
— Геля, мама тоже с ним о тебе разговаривала, — сказала Тая.
Геля захлопнула учебник и придвинула к себе тарелку с бульоном.
— И о чем же вы с ним говорили, дорогие мои?
— О тебе, о вас, — взволнованно сказала мама, — меня волнует неопределенность в ваших отношениях.
— Никакой неопределенности нет, — мягко возразила Геля, — вечно ты все трагедии сочиняешь.
— Неделю назад ты плакала, — обиженным голосом произнесла мама.
— Да, тогда мы поссорились, и, кстати, я была виновата. Мама, мама, мы сами разберемся. Вот видишь, какой он славный! — Геля засмеялась. — Он мне тебя не выдал. Он вовсе не самодовольный, наоборот, все время в себе сомневается, и в том, что из него настоящий врач получится, и во мне. Он тебе просто кажется таким, потому что ты его всегда видишь в вязаном свитере, он Альке важности придает. А ты-то зачем поддалась, Тая? Ты что у него делала? Вступалась за честь сестры? Беда мне с вами обеими. Ты, Тая, еще совсем маленькая девочка.
Геля повторила те самые слова, которые Тая услышала на прощанье от ее возлюбленного. От этого совпадения Тае стало так радостно, так легко и так наконец все понятно, что она подпрыгнула, щелкнула пальцами возле маминого носа и убежала раздеваться в прихожую.
— Где там вчерашний исключительный и замечательный окорок? — закричала она маме. — Неси-ка сюда этот чудесный тамбовский окорок, я голодна, как сорок тысяч братьев.
Потом мама с Гелей уселись смотреть телевизор, а Тая ушла к себе. В комнате за ее отсутствие был наведен порядок. Теперь мама могла это сделать — Тая была еще с ней. В тот раз, когда она летом уезжала из дома, только мама провожала ее. Гелю затребовала к себе подруга, у которой приболел ребенок, и Тая с мамой
