два микроавтобуса. Они остановились перед входом в отделение. Из салона выскакивали люди в масках и с автоматами. Люди в форме бросали коробки и разбегались.
Немного понаблюдав за представлением, Фёдор зашагал прочь. Он шел и трезвел, хоть и не был пьян. Улица казалась невероятно просторной. От свежего воздуха подташнивало. Фёдор сунулся в такси, стоящее у обочины.
– Через приложение, – буркнул водитель.
– Телефон разрядился. Тут рядом. Канал Грибоедова. У Львиного мостика. Очень надо.
– Погоди, цену посмотрю.
Фёдор готов был отдать все. Но таксист запросил всего пятьсот рублей. Ехать и правда было недалеко. Его быстро укачало.
– Друг, – сказал водитель. – Прими душ.
– Я вышел только что из тюрьмы, – сказал Фёдор.
– Там не моют?
– Особый режим. Запрещено мыться, бриться, менять одежду, есть твердую пищу, разговаривать, петь, писать, читать, думать, делать подряд больше пяти шагов. За онанизм ломают пальцы.
Таксист посмотрел в зеркало заднего вида и ничего не сказал. Фёдору хотелось истерично смеяться. Или плакать. Он взял себя в руки. В прямом смысле. Обхватил, как во время похмельной трясучки. И удержал.
29
Инны не было. Она забрала свои вещи и ушла. Кто бы сомневался! А впрочем, Фёдор сомневался. Точнее, надеялся, что она останется. Пусть изобьет его, вырвет волосы, заставит всю ночь стоять на коленях перед дверью ее комнаты. Но останется с ним. Фёдор обошел квартиру несколько раз. Шаги его гулко разносились по коридору. Он искал записку, хоть какое-то послание. Может быть, она оставила ему свои трусы на память? Нашел лишь сережку с красным камушком на подоконнике в кухне.
Отыскав зарядку, Фёдор включил смартфон. Что-то случилось с настройками. Время и дата обнулились. Был один пропущенный звонок от Инны. Шесть от Карцева. И несколько с незнакомых номеров. Еще Попцов прислал фотографию пьяного Каргополова, подписав: «Иван Сергеевич любит вас!»
Встав на колени, Фёдор позвонил ей. Розетка располагалась низко. А провод у зарядки был короткий. Смартфон не дотягивался до уха. Он был уверен, что она не ответит, сбросит вызов или окажется вне зоны доступа. Инна ответила.
– Где ты? – спросил Фёдор.
– Меня больше нет, – ответила Инна.
Голос был спокойный.
– Ты жива? – закричал он.
– Конечно, я жива. Ты что, дурак?
Его трясло, как при похмелье. Но похмельная трясучка была гораздо милосерднее. Он с трудом заговорил:
– Я придумал сценарий, Инна! Только не смейся! Он про летающего человека! Я бежал к тебе! Я ужасно тебя люблю! Морковников! Помнишь? Его рассказ. Он держал меня в заложниках! Я чуть с ума не сошел! Я напишу, я успею! Вернись! Вернись! Я не пил! Он прыгал из окна семнадцать раз. Но он смог! Морковников заставил меня писать. Я разорвал тетрадь! Меня держали силой! Я не пил! Инна, вернись! Я очень тебя люблю! Я стою на коленях! Он надел наручники. И петух. Ему принесли петуха. Или я с ума стал сходить? Я чудом оттуда вырвался, чудом! Они все бегали друг за другом. Я улизнул. Мне дали денег. Я люблю тебя! Вернись! Вернись! Вернись! Люблю! Вернись!
Фёдор умолк. Вся эта путаная речь звучала как собачий лай.
– Ты там? Ты слышишь? – спросил он.
– Я трахнулась с Карцевым, – сказала Инна. – Три раза. И перед уходом отсосала ему в твоей комнате. Попросила, чтобы он сел на твое место, где ты якобы писал. И он сел, довольный. Я не вернусь. Тебя тоже больше нет.
Фёдор успел подумать, что надо заново, по порядку и четко рассказать свою историю. Тогда все наладится. Но эта мысль моментально умерла и стухла, будто ей отрубили голову и бросили в канаву.
– Ты ведь обманываешь, – сказал Фёдор слабым голосом.
– Хоть раз я тебя обманывала?
– Не знаю.
Но Инна уже отключилась. У него онемел вдруг затылок. Фёдор радостно подумал, что прямо сейчас превратится в соляной столб. Но смартфон заиграл опостылевшую песню, и онемение прошло. Это был Карцев.
«Вспугнул, гад», – подумал Фёдор.
Он боялся отвечать. И задавать вопросы. Большой палец, подрагивая, завис над иконкой приема вызова. Карцев не отставал. И позвонил еще дважды. Фёдор не выдержал:
– Здравствуй, Женя!
– Привет, – ответил Карцев.
Голос был обычный, немного усталый. Ни настороженности, ни виноватых интонаций.
– Нашелся? Откуда тебя забрать на этот раз?
– Я дома, – сказал Фёдор. – В смысле у тебя дома. В квартире бабушки Биби в смысле.
– Сам добрался?
– Ага. Ногами. И на такси.
– Ну молодец! Хотя какой ты молодец?! Зла на тебя не хватает. Ну как так-то, Федя?! Что же получилось? Ты приехал сценарий писать, а вместо этого только пьянствовал и шлялся. И все.
– Я не пил. Сценарий я придумал.
– А написал?
– Нет. И не буду. Хочешь, расскажу тебе, сам напишешь?
Карцев молчал. Потом раздался шум воды, хлещущей из сливного бачка.
– Но почему? – прокричал он сквозь водопад. – Думаешь, не успеешь? Да, время вышло. Но напиши хоть что-то. Договоримся. Накинут нам еще месяцок-другой.
– Инна ушла.
– Раньше тебя это не волновало.
– Потому что она была со мной. Просто не рядом.
– Слушай, ну чего ж поделать. Ты сам виноват. Лечь и умереть теперь, что ли? И потом, может, побесится и вернется.
Фёдор почувствовал, что пришел момент, когда можно спросить все в лоб. Карцев скажет правду. Но струсил. И мигом себя за это возненавидел.
– Не вернется, – промямлил он. – Я перезвоню. У меня дела.
– Федя, стой, не отключайся. Дай мне минутку. Если ты не станешь писать, тебе придется вернуть аванс. А денег у тебя нет. И гонорар ты не получишь. Думаешь, Панибратов простит тебе долг?
«Как это скучно», – подумал Фёдор.
– И еще, – добавил Карцев. – Тебе придется освободить квартиру. Я ведь пустил тебя туда не жить, а работать.
«Скучно, мерзко и тошно».
– Освобожу, – сказал Фёдор. – Хоть сейчас. Приезжай за ключами.
– Стой! Не пори горячку. Сейчас ты на взводе. Остынь и подумай, ладно? Я тебя прямо сейчас не выгоняю. Давай созвонимся. Например, завтра. Только, пожалуйста, не делай никаких глупостей. Ты правда не пил?
– Правда.
– А где ты пропадал?
– В какой-то пизде, – сказал Фёдор.
Он нажал отбой. Придавил иконку пальцем, будто мерзкого жука. Экран треснул сильнее. Маленький осколок стекла впился в подушечку. Фёдор вытащил его зубами и выплюнул. Слизал каплю крови, поднялся с колен и вышел из квартиры, оставив смартфон валяться на полу.
Рюмочная оказалась закрыта, дверь была заклеена полоской бумаги, с бледно-голубой печатью и витиеватой подписью. На ступеньках темнели засохшие бурые кляксы. Мимо шаркал плешивый забулдыга в старом пальто.
– Ушла эпоха, – сказал он. – А тут недалеко есть не хуже. Только
