из ложи бенуара на сцену. Это же сцена, Гренни…
Сильный удар грома потряс дом, молния ослепила их, и Клер… нет, конечно, ей все привиделось в тот миг – вместо мраморной головы человека-оленя она увидела на нем маску из бересты с рогами-ветвями. Из пустых глазниц выползали черви. А собаки вокруг были людьми… голыми людьми на четвереньках в таких же берестяных масках, только собачьих и…
Клер поднесла руку к глазам и закрыла их тыльной стороной ладони…
За ужином Евграф Комаровский занял место напротив нее, посадив Гамбса во главе стола. Вольдемар суетился вокруг, хлопотал, но ему вручили половину куренка и услали на кухню. И он там аппетитно хрустел костями. Комаровский сам разделал жареную курицу, положив Клер на тарелку лакомые кусочки – белое мясо с грудки. Проголодавшийся Гамбс грыз куриную ногу. Клер заметила, что Комаровский ест мало, считай вообще ничего – порой отправляет в рот ягоду малины и все не сводит с нее, Клер, глаз, улыбаясь как на том своем портрете. Он и вина не пил, хотя Гамбсу подливал то и дело в бокал рубиновое дорогое бордо.
После ужина они перебрались на другой конец стола, где лежали книги и бумаги графа, уселись и под сполохи грозы при свете свечей взялись за изучение документов, полученных Комаровским из жандармского архива. А документов жандармы по запросу командира Корпуса внутренней стражи прислали немало. Комаровский разложил их по порядку. И начал зачитывать и переводить на немецкий язык, потому что им втроем с Гамбсом было удобно беседовать и спорить именно так.
В картонной увесистой папке материалы из досудебного расследования, проводимого жандармским управлением совместно с военной администрацией графа Аракчеева – выборочные, однако дающие полную картину о ходе дознания и розыска убийства Арсения Карсавина его собственными крепостными людьми.
И первым среди документов шло… подробное заключение лейб-медика военного аракчеевского ведомства со ссылками на гражданских лекарей, лечивших Арсения Карсавина. В заключении указывалось, что потомственный дворянин и помещик Карсавин страдал тяжелой формой сифилиса, которым, по мнению его лекарей, заразился либо в ранней юности, либо даже в материнской утробе. От срамного недуга он лечился на протяжении многих лет у разных врачей, в том числе и за границей, однако без успеха. Болезнь прогрессировала, особенно остро в последние годы его жизни. Она не оставила видимых знаков на его лице и не лишила его врожденной красоты и привлекательности, однако полностью отняла у него способность к деторождению и возможность вступать в половые сношения, приведя к абсолютному половому бессилию. Сифилис, согласно заключению лекарей, также «ударил в мозг», став причиной «безумия, выливавшегося в припадки умоисступления, принимавшего порой формы болезненной жестокости, питаемой неудовлетворенностью плоти, безумными фантазиями и вспышками насилия на почве изобретения невероятных и диких способов удовлетворения собственной похоти и патологического физического влечения». Сифилис непременно привел бы к смерти Карсавина, и лекари того от него в последние два года уже не скрывали. Он знал, что обречен, и это лишь усугубляло положение вещей с его больным разумом. Все эти медицинские факты состояния здоровья Карсавина и стали, по мнению уже аракчеевского лейб-медика, «прелюдией тех трагических и страшных событий, разыгравшихся в мае 1813 года».
В рапорте жандармского ротмистра значилось, что утром 25 мая 1813 года тело помещика Карсавина Арсения Викторовича было обнаружено его слугами у подножия античной статуи, изображавшей Актеона с собаками, воздвигнутой напротив принадлежавшего ему Охотничьего павильона. Жандармский ротмистр, прибывший на место, обнаружил, что помещик Карсавин абсолютно голый, на теле у него 12 колото-резаных ран, скорее всего, ножевых, а также две рубленые раны, нанесенные топором в лицо и в шею, ставшие смертельными. Фактически у Карсавина была наполовину отрублена голова. Кроме того, на его теле имелись старые зарубцевавшиеся шрамы на спине, на ягодицах, на плечах и на груди от ударов плетью и даже кнутом. Эти отметины были получены им задолго до его убийства при невыясненных обстоятельствах. Рядом с трупом жандарм обнаружил голову-чучело оленя, выдолбленную изнутри, с ветвистыми рогами, запачканную кровью. При осмотре Охотничьего павильона обнаружилась кровь на полу, на обеденном столе и на стульях, которые стояли в ряд, образуя некое подобие лавки. Здесь же валялись плети разных видов, а также дубовая палка с металлической головкой и шипами. К стульям были привязаны сыромятные ремни со следами крови. Один из таких ремней-пут разорванный валялся в трех шагах от трупа Карсавина, а другой был обмотан вокруг шеи мраморной статуи Актеона в виде петли-удавки.
– Майн готт, – прошептал управляющий Гамбс. – Что же там произошло?
Клер чувствовала, как холод поднимается в ней и овладевает ее телом и душой, несмотря на редингот, в который граф ее закутал. Но они лишь начали читать эти сухие полицейские, жандармские документы.
Далее шли отчеты, протоколы допросов, очных ставок. Жандармский ротмистр заподозрил сразу убийство барина его крепостными и вел розыск и дознание очень тщательно, согласно ведомственным жандармским инструкциям. Из трехсот крепостных Карсавина, проживавших в деревнях, на хуторах и в селе Домантовском близ поместья Горки, были допрошены все, включая стариков и детей, исключая лишь грудных младенцев. Также допросам подверглись дворовые Карсавина, челядь, служившая в его поместье. Допросы велись с пристрастием, с применением всех разрешенных законом средств для установления истины по делу, как значилось в отчете. В одном из рапортов было указано, что к расследованию сначала привлекли и ближайшего соседа Карсавина обер-прокурора Посникова, который, однако, взял самоотвод, ссылаясь на похороны жены и собственный глубокий траур.
– Смотрите, допрошено было триста крепостных крестьян и еще сорок человек дворни, – сказал Комаровский. – И никто в убийстве Карсавина так и не сознался. Здесь в рапорте про «упорство и злостное запирательство обвиняемых» сказано. Следствие продолжалось все лето и осень, допросы возобновлялись, к ним применялись средства воздействия, их пороли… – Он глянул на Клер. – Военное ведомство графа Аракчеева, подключившееся к делу, не церемонится с обвиняемыми, когда дело идет о бунте крепостных. Однако никаких признаний ни от кого. Тут еще один рапорт… что-то они все же узнали или же…
Он зачитал, переводя с листа: в рапорте сухо было написано: «некоторые обстоятельства сего дела столь вопиющи и ужасны, что они никогда не будут оглашены в суде, так как затрагивают чувствительную, опасную сферу – речь идет о взаимоотношениях барина – владельца и его крепостных людей – холопов, которые по факту и по закону принадлежат ему и телом, и всем своим достоянием».
– Исходя из этого документа, – заметил Комаровский, – либо они тогда так и не выяснили, что произошло в Охотничьем павильоне и у пруда,
