этот вопрос вихрь отказывался униматься.
– Старейшина Гьетал здесь?
– Здесь, – тихий сухой шелест, с которым рассыпается в прах прошлогоднее сено. Горт говорил, и огонь в камине будто бы задыхался с каждым новым его словом, становясь все тусклее. Он произносил слова, словно вытягивал тяжелые камни из глубокого колодца по одному. И они превращаются в целую груду.
– Ложь, произнесенная старшим, впитывает его силу и становится неотличима от правды – так сильно его слово. А если ее повторят несколько тех, чьи слова – закон? Выслушай. Я не держу тебя, девочка, я не угрожаю. Если бы я хотел убить тебя, то к чему разговоры? Мы можем помочь друг другу. И восстановить справедливость. Если дослушаешь спокойно.
Эшлин зажмурилась и резко открыла глаза. Она снова дышала полной грудью, и эта свобода заставляла все тело вздрагивать в остром желании выбежать прочь, туда, где Брендон. Снова он. Будто человек может решить за нее, как поступать!
– Дослушаю. Я устала от недомолвок. В полутени созревает ежевика, в полуправде кроется яд.
Горт сделал несколько шагов к столу, налил воды из кувшина и сделал несколько глотков, прежде чем продолжил. Сейчас он выглядел почти спокойным, лишь в пальцах его оставалась легкая дрожь, которую он скрывал, поглаживая серебряный бок кубка.
– Ты думаешь, будто ферн, сквозь который ты шла сюда, построен на ольхе? Сейчас он построен на крови. Тех, кто был принесен в жертву, когда Гьетал, провожая меня, запирал дверь на четыреста лет. Дорого бы я отдал, чтобы так и не узнать, почему дорога ольхи закрылась. Мы делили радость и горе, победы и боль, не было того, чего не знал бы один о другом с тех пор, как земля приняла капли нашей крови и сделала нас еще ближе. Я думал, что мы с братом – а иначе я Гьетала не звал – будем как переплетенные стебли, что делают друг друга сильнее. Но оказалось, он видел во мне дерево, создающее тень. Тень, в которой он не растет, а вянет. Единственным светом для него была власть, ради которой он не пожалел ни меня, ни девушку, которая могла разделить с ним победу, но не выдержала лжи.
Он помолчал.
– Ты слышала о том, что Уна погибла, а Кристалл ее был разбит. Только глухой не услышал бы за этими словами, что виновен в этом я, – ведь меня она обвинила перед советом. Но правда страшнее. Уна любила меня, но должна была стать женой Гьетала, и я не стал делить с ней ночь. Уна обвинила меня в том, что делал Гьетал, и ее душа не выдержала ужаса и мук совести. Она вызвала Гьетала на поединок, и он сам убил ее. Я видел это, но ничего не успел сделать. Гьетал даже мне пытался сказать, будто не хотел, не знал, что за безумие на нее нашло. Но каждый, кто знает силу воина Дин Ши, способного стать старейшиной, скажет, что это глупость. Если ты не желаешь убивать, то найдешь силы оставить в живых. Мне хватило сил лишь обезвредить его, встретив здесь. И оставить до тех пор, пока я не пойму, как вернуть его кругу старейшин и заставить их выслушать меня. Может быть, если найдется твой Кристалл, именно тебя, девочка, они послушают. Я уже не вернусь, я пустил здесь корни. Но преступления Гьетала должны быть раскрыты, а мое имя очищено. Когда-то я ушел в ферн, чтобы не быть убитым. Ускользнул от того, кто был мне ближе всех. А теперь придется возвращать его…
Горт оборвал фразу и допил воду из кубка одним глотком. Потом сделал несколько шагов к камину, пройдя мимо Эшлин, и опустился в кресло, около которого она теперь стояла. Черные с серебристыми прядями волосы скользнули по ее руке. Он закрыл глаза, и лицо его казалось сейчас из-за резких теней неживым.
– Я не знаю, где мой Кристалл. Но я знаю, где найти книгу, которую написал тот, кто взял его. Вдруг… он остался там вместо украшения. Или там есть какой-то намек.
– И где же эта чудная друидская книга? – спросил Горт, не открывая глаз, будто ему было все равно, захочет Эшлин продолжить разговор или уйдет, не поверив ему, проклятому и ныне безродному.
Эшлин впервые смотрела на ректора сверху вниз. Он казался внушительным даже так. Его слова отзывались. Он умел быть старшим. Где правда? Вот и решай. Ты же хотела все решать сама. Теперь два старших над тобой говорят каждый свое. Горт Проклятый. Гьетал Проклятый. И не к кому обернуться, чтобы сказать: я верю, ты знаешь. Значит, иди, куда идется. Не топтаться же на месте? Из двух плохих вариантов выбери любой.
– В гробнице Томаса Лермонта. Говорят, что она где-то здесь, но на кладбище я ее не видела, а на холме еще не искала. Люди любят класть на мертвых камни. Но друиду было бы в них тесно.
Горт открыл глаза и поманил огонь. Повинуясь его длинным пальцам, язычки пламени, кое-как выбиравшиеся из-под плотного полена, охватили его со всех сторон. Резко стало светлее.
– Именно поэтому он завещал похоронить себя внутри холма. Возможно, искал выход в наш – ваш мир, да так и остался на пороге. Я был там, но никакой книги не видел.
– Он спрятал и написал, как найти. Мне прочли, и я поняла его загадку. Но я шла мимо холма и не видела там двери.
– Потому что она видна, когда ты стоишь в одном шаге, и открывается лишь ректорской печатью. Если ты обязуешься сегодня же до вечера ее вернуть и не пытаться подписывать ею бумаги нерадивых студентов на пересдачу, то я дам ее тебе. Хоть и не слишком верю в правдивость той книги, что тебе прочли. Если бы в гробнице было что-то еще, кроме старых костей старого барда, это бы давно торжественно вынесли в хранилище артефактов и погребли под номером тысяча сто одиннадцать.
– Печать? А если…
– А если ты пропадешь, Эшлин, дочь Ежевики, я буду очень сожалеть о тебе, а печать закажу новую.
Сейчас она могла поспорить, что в глазах Горта, совсем недавно полных мертвенной тоски, теперь скакали озорные искры.
* * *
С трудом заставив себя не думать об Эшлин – эти мысли мешали даже отчитаться ректору, а с лица то и дело приходилось сгонять совершенно неуместную счастливую улыбку, – Брендон выудил наконец мысль, закопавшуюся глубоко под довольно-таки нудными слоями дел. Это была мысль вернуться в дом Финна Дойла. Посмотреть свежим взглядом.
