Так и есть…
И всю ночь я словно в аду. Одна. В ужасе смотрю в потолок. В ужасе, потому что не чувствую, как шевелятся пальцы на ногах. А через лоб я фиксатором притянута к кушетке. И не могу поднять голову, чтобы посмотреть. На шее какой-то объемный ошейник.
Мне так плохо и неудобно. Но это и рядом не стоит с тем, как страшно и одиноко.
Я не плачу. Просто смотрю в потолок. И стараюсь ни о чем не думать. Я вспоминаю японский язык зачем-то. Потом английский.
Утром боль усиливается и приходят врачи. Разные… много… Ничего не говорят конкретного. Обсуждают витиевато на своем эльфийском мой позвоночник.
— Я смогу ходить? — поймав взгляд очередного, решаюсь я на вопрос.
— Будем надеяться, — подбадривающая улыбка.
Супер.
К обеду меня аккуратно заковывают в корсет. Ставят капельницу. Меня отключает. Сквозь сон я слышу, как они разговаривают за дверью. Я мало что понимаю. Но понимаю, что двигаться мне нельзя, иначе я рассыплюсь на осколки. Потому что моя костная ткань слишком хрупкая.
А в капельнице у меня что-то такое, что заставляет равнодушно засыпать, а не агонизировать от ужаса.
Вечером приезжает мама…
Смотрит в окно с тупым растерянным выражением лица. Я не вижу его. Я его чувствую по звенящей тишине в палате.
Потом начинает плакать, ругать меня, жаловаться…
— Допрыгалась?! Нагулялась?? А как убилась, так к матери бегом?! А я что теперь сделаю, а?! Бестолочь…
Молчу, не отвечая ей.
Звонит кому-то. Просит консультаций.
«Сколько? Сколько это будет стоить? Во сколько это обойдется».
Уберите ее, пожалуйста, уберите!
Мне снова ставят капельницу и становится пофиг…
Кажется, уходит.
К ночи меня переводят в палату. Там еще женщина с девочкой. Женщина несколько раз подходит ко мне, дает попить из трубочки. Спрашивает имя.
— Дина…
— Как же ты так?
Молча закрываю глаза.
— Там к Царевой очень просятся. Девочки со школы. Пропустить?
— Здесь не дом свиданий, не надо пациентов беспокоить! — строгий незнакомый голос. — Сможет спускаться, тогда уж.
— Да не сможет она спускаться… — ворчит негромко санитарка.
В груди все замирает от очередной волны паники.
Зажмуриваюсь.
Как это — не смогу?!
Глава 48. Лифт Рафаэль
Аппетита нет. Задумчиво вожу вилкой по тарелке. Скоро прилетают родители с Даном. А я не могу ни с кем общаться, пока не раз рулю ситуацию с Диной. Я завис. Мне дальше не живется. И поэтому, я не в школе. Забил под предлогом ангины.
Я — скотина. В ее глазах. И мне надо не принять сей факт в этот раз. В этот раз мне придется его исправить.
У меня в голове с десяток способов сделать это. Но от каждого противно. Потому что эмоции обратно уже не отмотать. И они теперь навсегда между нами. А между нами и так дохрена всякого дерьма.
К тому же, как не старайся, но все это отчасти фальшь. Потому что делать это все мне не хочется. Хочется нихрена с этим не делать, но чтобы Динка меня почувствовала и приняла без всякого напряга. Но почувствует она не меня, а эту фальшь с моими попытками исправить то, что я не делал. Или делал, но не то, конечно. Да, трындец!
Фак…
Изначально я все сделал неправильно. Ненавижу лажать! И перфекционист во мне бесится, убеждая, что лучше никак, чем коряво.
Но пошел он нахрен! Никак — невозможно. И придется муторно, долго и не слишком эффективно теперь разматывать этот клубок. Впереди лестница с тысячью ступенек. Поднимаю глаза к «небу». А можно мне лифт? Пожалуйста…
— Рафи.
Взмахиваю рукой, прося не разговаривать со мной.
— Ну, извини меня, если я была резка.
— Нет. Ты все правильно сказала. Спасибо.
Выпиваю таблетки.
— Поешь.
— Не хочется.
— Брусничный кисель, — ставит передо мной кружку. — Твой любимый.
Морщась от режущей боли в горле, делаю несколько глотков, чтобы не обижать Серафиму.
Зависаю на открытой двери на террасу. Сегодня тепло. Динкины окна мертвы. Вздрагиваю от нетерпеливых воплей клаксона. И громкого свиста.
— Дагер!
— Что за безобразие? — удивленно выглядывает в окно Серафима.
— Раф! — снова свист.
— Это Семен, — узнаю я по голосу. — Я телефон отключил.
Сэм бы просто так не приехал. Что-то случилось. Охранник заходит, постучав в дверь.
— Рафаэль… Твои.
— Да я понял. Скажи, сейчас выйду.
Чего случилось то?
Если на проблемы остальных я могу с чистой совестью забить, то на проблемы кикеров — нет. Они — друзья…
Надевая куртку, слушаю от Серафимы наставления, чтобы быстрее возвращался, так как на улице ветрено, а у меня горло.
Включая по дороге телефон, иду к парням, сидящим на капоте тачки Сэма.
— Что случилось?
— Динка в больничке.
Сердце за пять секунд, пока я перевариваю эту мысль, разгоняется как истребитель на взлетной.
Бух… Бух… Бух…
Сэм говорит что-то, я не понимаю.
— Раф! — щелкает Макс пальцами перед моим лицом. — Прием!
— Как — в больнице?
— Говорят они с Ворониным в тачку влетели на байке. Пашку сегодня оперировали. Он без сознания. А Динка вот тоже…
— Что — тоже?!
— Поломалась тоже.
Сглатываю, забывая о горле.
В глазах темно. В этой темноте ярко рисуется картинка аварии. Я видел как-то это со стороны… Когда байк в тачку… И летящие тела. И даже звуки помню.
Слепо смотрю вперед.
— В какой больнице?
— Краевой. Но никого не пускают. Она в интенсивной терапии.
— Поехали, Сэм? — дезориентировано прошу я.
Сам я боюсь, сейчас не смогу за руль.
— Садись.
— Нет. Стой. Я сейчас!
Как-то же надо пройти, если не пускают.
Дома перекапываю все ящички в столе, ища распечатанное удостоверение из фонда, с которым сотрудничает дед. Он там входит в директорский состав. Пытался приобщить нас к волонтерству. Но какие из нас с Даном волонтеры?!
Руки трясутся, пальцы не слушаются. Вот оно!
