на который готовы пойти трансгендеры. В 2022 году олимпийский чемпион Эллиа Грин дал людям понять, что он транс, и в течение многих лет эффективно выступал в женском регби. Его история говорит о том, что пол, присвоенный при рождении, не определяет, кем человек будет в этой жизни, с какими преимуществами или недостатками он будет играть.
Половой диморфизм - это не просто факт и не невинная гипотеза. Он функционирует как норма, если не требование, которое упорядочивает то, как мы видим, почти определяет то, что мы найдем, и иногда заставляет людей отрицать множество гормональных и неврологических совпадений и сложностей вместо того, чтобы принять любой вызов этим освященным рамкам. Что делает эти рамки освященными, если не некая призрачная инвестиция? Очевидно, что можно сделать любое количество обобщений о том, как различные заболевания и медицинские состояния, например, влияют на женщин и девочек, отнесенных к женскому полу при рождении, но когда мы включаем подобные исследования в рубрику "диморфизм", мы предполагаем, что они подтверждают другой тезис, а именно, что существует только две формы тела, мужская и женская, и что эта бинарность не должна ставиться под сомнение никакими найденными нами доказательствами. В таких случаях гипотеза не пересматривается найденными доказательствами; она закрывает эти доказательства, проявляя себя как обязательная эпистемическая норма, принудительный фантом, а не как хорошая наука. По сути, это не научно обоснованный аргумент, а форма институционализированной жестокости, основанная на искажении доказательств.
Связь между наукой, медицинскими исследованиями и экспериментами и жестокостью очень долгая. Попытки отстранить целый класс людей от участия в спорте - это лишь один из примеров ущемления прав, предполагающий, что либо никому не будет дела до того, что эта группа не сможет играть, либо что эта группа является пагубной и использует свое мнимое преимущество для подрыва феминистских целей гендерного равенства. В любом случае при принятии таких решений происходит безнаказанное ущемление прав, а использование науки для поддержки жестокости - лишь одна глава в длинной истории, в которой сама наука становится инструментом угнетения.
Корректирующие операции, проводившиеся в клинике гендерной идентичности Джона Мони в Джонсе Хопкинсе (1966-1979 гг.), были упражнениями в жестокости, которые теперь критикуют как сторонники, так и противники транссексуалов. Мони предположил, что гендерная идентичность не всегда коррелирует с половой принадлежностью, и тем самым еще больше оспорил формы биологического детерминизма. Тем не менее, он по-прежнему навязывал регулирующие нормы гендера с помощью хирургических процедур для достижения социальной "адаптации", то есть насильственного подчинения, и эти процедуры сильно отставали от современных стандартов здравоохранения. Некоторые критики утверждают, что Мони несет ответственность за "гендерную идеологию", а защитники ЛГБТКВ+ возражают против его жестокого обращения с интерсексуальными младенцами с помощью хирургических методов.
Верно, что Моней ввел понятие "гендер" в современный обиход, но это вряд ли означает, что гендерная теория и гендерные исследования вытекают из системы Монея. Более того, именно критика Мони позволила гендеру стать частью борьбы за свободу и справедливость. До середины 1950-х годов, как показала Дженнифер Джермон, гендер означал лишь отношение между словами, вопрос грамматических правил, но все изменилось с публикацией гарвардской диссертации Мони о том, что он назвал "гермафродитами" в конце 1940-х годов. В последующие годы Мони использовал термин "гендер" для описания того, чем является человек, придавая ему онтологический статус. 16 Его диссертация "Гермафродитизм: An Inquiry into the Nature of a Human Paradox", которую цитирует культурный антрополог Катрина Карказис, считает прошлые хирургические вмешательства ошибочными, поскольку они были сосредоточены на гонадальной ткани. Мони оспаривает этот критерий, рекомендуя вместо этого сосредоточиться на психологических склонностях человека и физическом развитии в период полового созревания, причем и то, и другое может меняться. Чтобы доказать свою точку зрения, пишет Карказис, "Мани провел сравнительный анализ 248 опубликованных и неопубликованных историй болезни (с 1895 по 1951 год) и историй болезни пациентов, а также углубленную оценку десяти живых людей, классифицированных как гермафродиты". Хотя Мани считал сочетание психологических и развивающих факторов первичным, сформулированный им протокол никоим образом не утверждал гуманные ценности. Его версия социального конструктивизма была осуждена за утверждение, что пол может меняться, не только приверженцами тезиса о неизменности, но и потому, что она послужила основой для его глубоко неэтичных проектов социальной инженерии, включая корректирующие операции для интерсексуальных младенцев. В последующие годы социальное конструирование как теория выступило против социальной инженерии, отвергнув как психологический тезис Мони, так и жестокость его процедур. Тезис социального конструирования, вырванный из рук Мони, стал служить контрзаключению, а именно радикальному отказу от принудительного гендерного диморфизма в пользу больших требований автономии и более богатых языков самоутверждения для интерсексуалов, для тех, кто стремится изменить свою половую принадлежность, и для тех, кто стремится бросить вызов гендерным нормам хирургическим или иным путем.
Мони стремился выявить и исправить людей с интерсексуальными заболеваниями, поскольку считал, что жизнь со смешанными половыми признаками представляет собой серьезную проблему социальной адаптации и внешнего вида. В духе 1950-х годов он считал, что для счастья и самореализации необходимо соответствовать гендерным нормам, хотя и признавал, что многие люди этого не делают и не могут сделать. По его мнению, хирургическая коррекция была призвана привести ненормативные тела в соответствие с гендерными нормами. В некоторых случаях социальный облик человека после операции он считал более важным, чем тот факт, что способность человека испытывать сексуальное удовольствие была уничтожена хирургическим путем. То, что Money называл "управляемым", рассматривалось как нарушение ожидаемой истории развития ребенка. Начало этой истории развития должно было быть другим; эта траектория не могла начаться с этого нарушения в ее основе, или так они думали. Воспринимаемая неспособность соответствовать ожиданиям того, каким должен быть половой младенец, - вот что впервые ввело термин "гендер" в современный дискурс. Это была не идентичность, а пробел, или название для несовпадения. Дискурс о гендере начался, в соответствии с концепцией Мони, как способ обозначить проблему и как указание на то, что ожидания развития не оправдываются или что они сбиваются. Таким образом, гендер обозначает не нормативную идентичность, а девиантное или гомосексуальное начало, которое, по мнению Мони, должно быть исправлено, чтобы нормативная гендерная бинарность могла оставаться на месте.
Для Мони медицинские знания должны были служить задаче социальной нормализации. Он и его коллеги-исследователи предполагали, что с телом что-то не так, и это нужно исправить; они не задавались вопросом, может ли что-то быть не так с нормативными фантазмами, наполняющими практику назначения пола. Последние считались обязательными, если не принудительными, нормами. И хотя медицинские работники и семьи постоянно и с тревогой ссылались на "будущее ребенка", когда интерсексуальным младенцам навязывали
