приведут меня в норму. Алкоголь не пью, – Прохорова делает паузу, после чего произносит, как мне кажется, совершенно искренне: – Ценю твою заботу.
– Валя, я пришел поинтересоваться у тебя, возможно, ты подскажешь мне, что мне делать дальше?
– Ха, Васенька, этот вопрос одновременно очень прост и невероятно сложен. Чего ты хочешь? Любви до гроба?
– Я прекрасно знаю, как ты относишься ко мне, и знаю, что больше всего на свете ты любишь себя.
– И тем не менее ты согласился на тайные отношения с таким человеком. Саша Василевский, например, не выдержал. Бедняга с ума сошел, отпустив меня. Хотя мы могли бы встречаться только ради базовых утех, как встречаемся с тобой.
– Для меня встречи с тобой никогда не были всего лишь удовлетворением базовых утех, и ты прекрасно знаешь это. Смею предположить, что и для тебя тоже.
– Ха! Смею предположить, что ты заблуждаешься?
– Нет, Валя. Ты можешь сколько угодно корчить из себя неприступную скалу, – мы слышим, как Василий подходит к Валентине, – и я долгое время позволял тебе себя обманывать, но, будь я проклят, если ты меня не любишь. Там, на волосок от смерти, ты звала меня. Когда я раскрылся Глебу, ты была не просто разочарована, я уверен, ты была разбита. Потому что тебя предал человек, которого ты искренне любишь.
На это у Прохоровой не нашлось внятного ответа. Хотела бы я сейчас видеть ее глаза, но там явно разворачивалась кинематографическая сцена.
Дальше мы услышали, как два человека слились в поцелуе. Эти звуки заставили меня и Олега улыбнуться, Глеба – засмущаться, а Кристину – скорчить такое лицо, будто бы ее сейчас стошнит. К счастью, страстный поцелуй не продолжился чем-то еще более страстным – видимо, недавно полученные огнестрельные ранения тормозят этих пылких любовников. Сейчас я рада, что их обоих подстрелили накануне.
После поцелуя Валентина произнесла:
– Оказывается, ты понимаешь меня лучше, чем я могла предположить.
– Получается, что да, Валечка. Именно поэтому я спрашиваю – что мне делать?
– Ради меня ты был готов на все. Ты практически предал своего шефа. Но стоило ему оказаться на волосок от гибели…
– Я люблю Глеба, как собственного сына. Но он не простит меня. Он уже четко дал понять, что я могу оправляться после ранений, сколько пожелаю, но после этого я должен буду собрать вещи и навсегда уйти. Я уже уволен, Валя. Думаю, мое место займет эта проныра Охотникова, – Василий Михайлович переходит на блеф. Главное – нигде не ошибиться, ведь Прохорова – та еще лгунья. «Проныра»? Не мог найти слово по– лучше?
– Тебе некуда идти, и ты считаешь, что можешь быть со мной? Вася, тебе сколько лет? Двадцать?
– Я не понимаю, в чем проблема.
– А в том, что из-за чертова Саши Василевского, который недавно воскрес, а потом опять умер, все теперь знают, что я – мать Глеба. Интернет и газеты уже полнятся невероятными статьями об очевидности нашего родства, и эти материалы на девяносто процентов состоят из слухов. Совсем скоро нас с Глебом окружат журналисты и потребуют прокомментировать, почему мы так долго все скрывали. Мой бизнес под угрозой краха.
– Это не так. Недавно вы публично помирились, и, хотя то было всего лишь спектаклем, люди поверили, что вы говорите правду. Сейчас они узнали вашу непростую историю, которая может стать основой для приключенческого боевика, и потянутся к вам еще больше. Только вам бы помириться по-настоящему…
– По-настоящему? Я не знаю этого парня, никогда не хотела знать и принимать участие в его воспитании. Мне сейчас изображать любящую мать?
– Валя, я не прошу тебя изображать любящую мать. Я прошу тебя сыграть на публику человека, который поддерживает общение со своим ребенком – ради блага твоего бизнеса. Если люди увидят, что в ваших отношениях с Глебом все хорошо, тебя перестанет донимать пресса.
– Ох, Вася, прессу будет интересовать, почему я бросила своего ребенка, меня заклеймят, и люди еще сильнее от меня отвернутся. «Party Night» можно будет сразу закрывать.
– А мы придумаем легенду, что это Александр Василевский запретил тебе сознаваться в том, что ты – мать Глеба. А когда Саши не стало, ты все равно решила не раскрывать эту тайну, чтобы не шокировать общественность, и оставить все, как есть.
– Хм, а вот в этом есть смысл, – Прохорова делает интонацию задумывающегося человека.
Интересно, она играет или говорит правду? Я так и не смогла раскусить ее, когда изображала журналистку.
Она продолжает:
– А что же ты? Хочешь быть моим телохранителем?
– Мне все равно. Хоть телохранителем, хоть охранником на заправке. Глеб меня видеть не хочет, а я хочу быть рядом с тобой. Если ты позволишь. И еще…
– Всегда есть какой-то подвох, да?
– Нет, я просто… Хотел сказать, что когда полиция будет общаться с тобой по поводу прошлой ночи, не упоминай, что в истории участвовала Кристина. Она следила за Глебом по поручению Сан Саныча, но он теперь не сможет рассказать этого. Все мы не упоминали Кристину в своих показаниях.
– Что я вижу? У Василия Прусса проснулись отеческие чувства? Хорошо, Вася, Кристины там не было. Мне безразлична твоя дочь, хоть ты и никогда не рассказывал о ней. Я не сдам ее, а о том, чтобы ее не сдал Саша, позаботилась Охотникова, которая получит по полной программе, – вот он, подходящий момент.
Я нажимаю на смартфоне Глеба кнопку записи разговора. Вот бы увидеть сейчас выражение лица Прохоровой, понаблюдать, с какими эмоциями она говорит обо мне. Впрочем, эмоции в сторону, она еще ничего не сказала.
Василий Прусс понимает, что пора действовать, потом произносит:
– Хм. Какая нелепица.
– О чем это ты, Вася?
– О том, что Женя Охотникова убила Василевского. Глеб больше не посвящает меня в свои дела, но я еще живу в особняке, поэтому слышал кое-что. Считаю, что это странно – Женя, какой бы надоедливой и неприятной особой она ни была, свою работу выполнила. Зачем ей было подвергать себя такому риску и убивать Сашу, я понять не могу.
– Например, чтобы он не сдал твою Кристиночку.
