По завершении которого меня можно будет направить на одну из военных баз. Потому что за второе обучение нужно или платить заранее, или идти работать по распределению. А меня, точно, распределят военный госпиталь. На неопределенный период времени.
Судьба моего ребенка его не интересовала. Временные опекуны. Приют. Кому, вообще, есть дело до какого-то ребенка, когда великой терранской нации требуется орудие, призванное победить подлого врага?
Я сказала, что не стану учиться.
Мне пригрозили лишением лицензии.
Пришлось действовать решительно и жёстко. Мне очень повезло, что в этот момент со мной были Пол и Полин.
Они отозвали согласие на полную занятость для меня. Чтобы я не могла одновременно учиться и работать.
Мне оставалось лишь завалить тест для поступления. Ну, не совсем завалить, конечно. Но впечатляющими результаты назвать было сложно. Минимальный проходной бал был шестьдесят, максимальный — сто. У меня он оказался шестьдесят один.
А потом около сотни родителей, ожидающих программу восстановления для своих детей, получили трогательное письмо о том, как бы я хотела им помочь, но бюрократы, которым плевать на детские жизни, заставляют меня бросить педиатрию — дело всей моей жизни, чтобы лечить взрослых. Точнее, даже не так. Меня вынуждают оставить мою любимую работу и моих пациентов, чтобы я вернулась к обучению, которое будет длиться четыре года. Чтобы я в дальнейшем лечила взрослых, а не малышей.
Это, кстати, ложью не было. Стандартная программа переобучения рассчитана именно на такой срок. Два года — обучение, год — практика под постоянным контролем наставника, где контролируется каждый шаг ординатора. А ещё год — практика, где куратор лишь оценивает проделанную работу и даёт обратную связь.
В теории, врач-педиатр мог бы пройти переквалификацию за шесть месяцев. Потому что ребёнок с медицинской и юридической точки зрения остаётся ребенком до двадцати одного года. Но физиологически двадцатилетний пациент — тот же взрослый.
В исключительных случаях срок ординатуры можно было сократить. Как было со мной. Мои программы сложные. Их не то, что проверить, понять мог далеко не каждый. И даже искин периодически давал им неверную оценку, занижая процент результативности.
Вот только, я очень не хотела лечить солдат. Да, это люди. Да, мне их по-человечески жаль. Потому что они мучаются и страдают от боли. Кто-то навсегда останется инвалидом.
Но я своими глазами видела, что они сделали с Алиром. Видела раны от разрывных снарядов, жуткие ожоги и чудовищное количество смертей тех, кого можно было спасти, если бы военные не глушили сеть, тем самым превращая медицинское оборудование в бесполезный хлам.
Это цинично и жестоко. Тому что я могла бы помочь многим. А потом жить с мыслью, что те, кому я венула жизнь, вновь потратят её на убийства тех, кого государство объявило врагами.
Риторика, кстати, поменялась очень быстро. В первые пару месяцев войны пропагандисты воодушевлённо вещали о том, что спасают и освобождают иштарцев от их же правительства, в котором засели националисты-наркоманы-террористы. Звучали даже призывы к внутреннему мятежу. Ибо с нынешним руководством Иштара не может быть ни переговоров, ни компромисса. Но рядовые граждане, готовые признать верховную власть терранской метрополии, будут милостиво приняты нами.
Потом терранцам объявили, что вышла маленькая ошибочка. Националисты и террористы не только верховное руководство Иштара, но все жители планеты. И на самом деле, те, кого мы надеялись спасти, оказались страшным-престрашным злом, которое следовало уничтожить.
Государственные каналы сутками крутили фильм, которые объясняли, почему Терра должна не спасать жителей соседей планеты, а пройтись по ней очистительным огнём, чтобы выжечь всю скверну, которая копилась там поколениями.
Как это нет дискриминации?
Где это видано, чтобы, например, транс-персоны имели такие же гражданские права, как и остальные? Чтобы им оказывалась медицинская поддержка. Отсутствовал запрет на посещение государственных учебных заведения и разрешены браки.
Да, и как такое возможно, чтобы государство не руководило твоей сексуальной жизнью, указывая с кем ты можешь спать, а с кем — нет? Уму ведь не постижимо, к чему должно привести такое количество развращающих свобод.
На фоне этого сказки о том, что в школе иштарцев подсаживают на наркотики, а возрасте трёх лет им принудительно меняют пол на противоположный, даже вопросов не вызывали.
Я понимала свое бессилие перед системой и старалась не попасть под ее каток.
Чтобы выжить.
Не ради себя, но ради тех, кому я нужна: Альтеру, Авроре, Полин и Полу.
Чтобы иметь возможность повлиять на ситуацию, когда государственная машина даст слабину. Глупцы считают, что режим, выстроенный на страхе, насилии, репрессиях непоколебим и вечен.
Умирать за идею, садиться в тюрьму за критику государства — удел героев. Или сумасшедших. Это как посмотреть.
Я этими людьми восхищаюсь, но теперь понимаю другое. Если сейчас все либералы и пацифисты выступят против авторитарного режима, система их перемелет. У нее, пока что хватит на это ресурсов. И строить будущее станут турбопатриоты, яро верующие в то, что ради родины надо убивать и умирать, а не жить.
Но время в этом случае, на нашей стороне. Потому что основной электорат "Единения Терры" люди за семьдесят и силовики.
Естественная смертность первых из-за возраста и избыточная смертность вторых из-за того, что на войне не только они убивают, но и их, снижает количество моих соотечественников, поддерживающий правящую партию.
Врач должен быть прежде всего врачом. Он обязан помогать всем пациентам вне зависимости от их политической, религиозной или социальной позиции. Только я — плохой врач. И не самый благородный человек. Потому что очень хочу, чтобы они все передохли. Желательно, побыстрей. Мир от этого станет чище.
Детей мне лечить легче. Вряд ли среди них найдутся военные преступники, устроившие геноцид на планете, которая почти стала мне домом.
Через двадцать часов после моего демарша в приемной доктора Вана было тридцать человек. Остальные двести там не поместились и остались в коридоре. Они звонили. Писали электронные письма руководству клиники. Оставляли посты в соцсетях.
У них всех были больные дети. Не всех из них я лечила или должна была лечить. Кто-то пришёл из солидарности. Или в надежде на то, что я им помогу. Не сейчас, но позже.
