и могильного тлена. Оседлала. Попрыгала, заставив застонать от боли, словно проверяла – жив ли. И схватив края накидки, дёрнула ворот в стороны, подбираясь к шее.
Она была невообразимо стара, эта Яга. Настолько стара, что по лицу, приближающемуся к нему всё ближе, было не определить, где мёртвая сторона, а где ещё живая. Но в обоих полыхающих красным глазах, светилось безумие.
– Ты мне подаришь капельку молодости? – почти ласково вопросила она, склоняясь почти вплотную. Тускло блеснули меж тонких губ гнилые клыки.
– Нет… – выдавил хрипло ведьмак.
Резкое движение, стиснувшей заговорённый тонкий нож, руки. Лезвие с шипением и вонью вошло в висок старухи, пропоров голову насквозь. Яга беззвучно завалилась набок в бурый снег. Осиновый кол торчал из грудины там, где было когда-то человеческое сердце.
На этот выпад Видан потратил последние силы. У него не было возможности даже позвать коня, который, как он надеялся, всё ещё стоял в укрытии. Последняя мысль была доброй: «Не зря…»
Они так и остались лежать под засыпающее поле битвы кружение снежинок, под убаюкивающий шелест елей.
Глава 28
Очнулся Видан от жгучей боли во всём теле. И в первые мгновения не в силах был не то что пошевелиться, но даже приподнять тяжёлые веки, подумал, что не заслужил у светлых богов милости, что утянули его тёмные в Пекельное царство.
– Потерпи-и-и, – шелестел лёгкий ласковый ветерок, охлаждая сгорающую в лихорадке плоть. Губ потрескавшихся и сухих коснулась сладкая влага, потекла в горло, даря покой.
Следующих пробуждений он не помнил. Все они утонули в бреду – то ли были, то ли не были. Ведьмак то сражался с нечистью, глумившейся над ним, то любился со странной девою, чья кожа была нежнее шёлка. То барахтался в глубоком омуте, где отчего-то плавали льдинки по горячей, исходящей паром воде. Или слышались знакомые голоса товарищей… видения, видения, видения.
Окончательно он проснулся от того, что где-то совсем рядом, как ему показалось, настойчиво и громко трещала сорока. Он и рад был бы продлить свой безмятежный сон, то противная птица не дала. Она продолжала стрекотать, громко чему-то возмущаясь.
И видимо, больше от раздражения, от внезапной злости, Видан широко распахнул глаза, переходя от сна к яви. Обнаружил себя на тёплой лежанке в незнакомом жилище. Над головой высокий свод из брёвен. Стенки обшиты деревом.
На крюках развешаны в несчётном количестве пучки трав. Здесь и пахло травами и цветами до одури, словно на сеновале. А ещё сытно парил котелок, на столе, покрытом вышитой тканью. У тогда ещё молодого мужчины от этого аромата тут же желудок свело голодным спазмом.
Он приподнялся на локтях, а после и сел. От слабости предательски закружилась голова. Не отрывая глаз, смотрел на стол, где сами по себе вдруг стали появляться плошки и ложки. Возникла тарелка с пряжёными лепёшками, ещё дымящими и пахнущими жиром.
Кто-то невидимый тяжело вздохнул и поставил кувшин и, вначале, один глиняный стакан, а затем, словно раздумывая – а стоит ли? – добавил ещё один и к нему ещё одну мису и ложку.
Белохвостая сорока, которая и разбудила своим треском, нагло спрыгнула на край стола откуда-то сверху.
– Кыш! Кыш, нахалка! – Согнала её плотная домовушка в посконной рубахе, проявившаяся сидящей на лавке.
Птица возмущённо обиженно застрекотала, но исчезла с глаз долой.
– А ты что зыришь, бесстыдник?
Видан даже не сразу понял, что обратилась нечисть к нему.
– Хотя б, рубаху надень! – проворчала уже более благостно, хотя и укоризненно. – Вона, рядом лежит… аль, ещё не опамятовался?
Только тогда ведьмак удосужился взглянуть на себя и понял, что лежал в постели голый, прикрытый лоскутным одеялом. Только, то одеяло скатилось от резкого подъёма, открывая весь его не очень-то солидный вид – тощее бледное тело, покрытое свежими розовыми шрамами. Сколько же он пролежал без памяти? Судя по тому, что рубцы разгладились – с его-то быстрым восстановлением – никак не меньше месяца!
Просторная нижняя рубаха, и вправду, лежала в головах, сложенная в несколько раз. Его отстиранная рубаха из запаса, что возил с собой на замену, сейчас оказалась ему велика, будто с чужого плеча. Это обстоятельство удивило ещё больше.
Слез с постели на устланный сеном пол. И только ощутив под ногами утоптанный грунт, холодящий ступни, понял, что находится не в избе, а в землянке. Оттого и окон нет. Светился на стене над столом, рассеивая мрак синью, какой-то странный гриб, очень похожий на чагу.
Ведьмак ничего не успел ни сделать, ни спросить, когда дверь отворилась и вошла рослая, стройная женщина. От неё повеяло такой силой, что Видан внутренне даже дрогнул.
– Надо же, – всплеснула она руками, – поднялся, наконец! Сегодня, и впрямь – праздник! И не смотри на меня так, а то дырку прожжёшь. Кто тебя дальше выхаживать будет?
У неё и впрямь, было весёлое настроение, отчего она улыбалась светло и радостно.
Хозяйка сняла зипун, повесив на крюк в углу. Скинула валенки, заменив их ступнями. Уложила на полку тёплый платок. И оказалась перед гостем в вышитой тёмной панёве и меховой душегрее поверх рубашки. Чёрная толстая коса с вплетённой в неё красной лентой, своей тяжестью заставляла девушку смотреть на мир, гордо подняв подбородок. И от этого сверкающего взгляда, даже в сумраке едва освещённой горницы, у болезного земля ушла из-под ног, он схватился за угол печи.
– Тебе плохо? – Тут же забеспокоилась она, подлетев, подхватила под руку.
– Нет, всё ладно, – от прикосновения её горячих рук, хорошо чувствуемы сквозь ткань, по телу разлилась странная истома, и сердце зашлось в бешенном ритме, дыхание перехватило. А в голове же возникли размытые образы распущенных чёрных волос, обнажённых белых плеч и … много такого, что бросило его в жар. Но он постарался отогнать эти видения, мало ли что в бреду привидится. Всегда в горячечном бреду путаются настоящее и прошлое, воображается невесть какое диво.
Позволил себя усадить на лавку у стола, всё-таки он был ещё слишком слаб.
– Как зовут тебя, спасительница? – спросил, отдышавшись.
– Меня-то? Ягода зовут, – улыбнулась она. – А тебя Виданом кличут – знаю.
– Откуда?
– Так налетели было твои братья ведьмаки, – пояснила она, как малому ребёнку, – с собой хотели увезти. Очень Вышко за тебя беспокоился. А как глянул на твоё растерзанное тело, да на горячку магическую, так и перечить не стал. Оставил у меня. Каждую неделю гонцов шлёт, спрашивает – что да как. Ваши вороны так мою сороку зашугали, что она каждый понедельник в доме прячется. Твоего ворона призрачного и то
