— Господин кюре, — сказала она ему однажды вечером, — вы верите, что мертвые могут являться живым?
— Дитя мое, священная и мирская история знают подобные случаи, бывали они и в наше время, но церковь никогда не предписывала верить в них, что же до французской науки, то она встречает такие рассказы насмешками.
— А вы сами?
— Сам я верю в могущество Господа, дитя мое, а оно бесконечно.
— А крестный говорил с вами о чем-нибудь подобном?
— Да, и не один раз. Он совершенно переменил мнение на этот счет. Я раз двадцать слышал от него, что возвращение его к Богу началось в тот день, когда одна женщина в Париже рассказала ему, как вы в Немуре молитесь за него, и разглядела красную точку, которой вы отметили в своем календаре день святого Савиньена.
Урсула пронзительно вскрикнула, напугав священника: она вспомнила, как, вернувшись в Немур из Парижа, крестный прочел ее мысли и отобрал у нее календарь.
— Если так, — сказала она, — в моих видениях нет ничего невозможного. Крестный явился мне, как Христос апостолам. Он весь был окружен желтым сиянием, он разговаривал! Я хочу попросить вас отслужить обедню за упокой его души и умолить Господа избавить меня от этих видений, разбивающих мне сердце.
Она самым подробным образом пересказала священнику все три сна, настаивая на том, что все происходило совсем как наяву, что, повинуясь призраку, ее внутреннее вещее «я» двигалось легко и свободно. Особенно поразило священника, знавшего правдивость девушки, точное описание спальни Зелии в старом доме Миноре при почтовой станции — ведь Урсула никогда не была там и наверняка никогда не слышала об этой комнате.
— Откуда же берутся такие странные видения? — спросила девушка. — Как объяснял их крестный?
— Крестный ваш, дитя мое, прибегал к гипотезам. Он исходил из существования духовного мира, мира идей. Если идеи, будучи созданиями человека, живут своей собственной жизнью, они должны иметь формы, скрытые от наших внешних органов, но в определенных обстоятельствах открывающиеся нашим внутренним чувствам. Значит, идеи вашего крестного могли посетить вас, а вы, возможно, придали им его облик. К тому же, если Миноре совершил некие поступки, они могут быть сведены к идеям, ведь всякому действию предшествует мысль. А если идеи движутся в духовном мире, ум ваш мог, проникнув туда, увидеть их. Такие видения ничуть не более странны, чем воспоминания, а воспоминания так же удивительны и необъяснимы, как запахи цветов, которые, быть может, не что иное как мысли растений.
— Бог мой! как расширяете вы границы мира. Но разве возможно, чтобы мертвый разговаривал, ходил, действовал?
— Швед Сведенборг неопровержимо доказал, что он сообщался с мертвыми, — отвечал аббат Шапрон. — Да, кстати, снимите с книжной полки жизнеописание прославленного герцога де Монморанси[181], казненного в Тулузе, — вы прочтете там историю, очень похожую на вашу и на ту, что на сто лет раньше приключилась с Кардано, а ведь герцог де Монморанси не стал бы рассказывать небылицы.
Урсула и кюре поднялись на второй этаж, и добрый старец отыскал среди книг маленькое издание в двенадцатую долю листа, выпущенное в 1666 году в Париже, — жизнеописание Анри де Монморанси, сочиненное одним хорошо знавшим его священником.
— Прочтите, — сказал кюре, раскрыв книгу на странице 175. — Ваш крестный частенько перечитывал эти строки; видите, между страницами остались крошки его табака!
— А самого его уже нет! — сказала Урсула, беря книгу.
Вот что она там прочла:
«При осаде Прива[182]французы потеряли несколько крупных военачальников: здесь погибли два генерала, а именно маркиз д'Уксель, раненный на подступах к крепости, и маркиз де Порт, которому пуля прострелила голову. Он погиб утром того дня, когда ему предстояло стать маршалом Франции. В ту минуту, когда он пал бездыханным, герцог де Монморанси, спавший в своей палатке, проснулся оттого, что какой-то голос, похожий на голоса маркиза, сказал ему: «Прощай». Герцог так любил друга, что приписал случившееся действию своего воображения, и поскольку ночь он, по обыкновению, провел в траншеях, то заснул безмятежным сном. Но тот же голос вторично разбудил его, вновь весьма отчетливо повторив те же самые слова. Тут герцог вспомнил, что некогда, слушая рассуждения философа Питара об отделении души от тела, они с маркизом условились, что тот из них, кто умрет раньше, придет, если сможет, попрощаться с тем, кто останется в живых. Засим, охваченный тревогой и желая проверить, правдиво ли страшное предвещание, герцог немедля послал одного из слуг в палатку маркиза, весьма удаленную от его собственной палатки. Но еще прежде, чем человек его возвратился, к герцогу прибыл гонец от короля с поручением утешить его в том горе, которого он страшился.
Пусть ученые мужи доискиваются причин сего происшествия, о котором я не раз слышал от герцога де Монморанси, я же счел, что сия столь же чудесная, сколь и правдивая история достойна занять свое место в книге».
— Что же мне теперь делать? — спросила Урсула.
— Дитя мое, — сказал кюре, — речь идет о вещах столь серьезных и сулящих вам такую выгоду, что вы должны хранить их в глубокой тайне. Теперь, когда вы рассказали мне о призраке, он, вероятно, больше не появится. К тому же вы достаточно окрепли и можете пойти в церковь; приходите туда завтра, чтобы возблагодарить Господа и помолиться за упокой души вашего крестного. И не сомневайтесь, что тайна ваша в надежных руках.
— Если бы вы только знали, с каким страхом я ложусь спать! Как смотрел на меня крестный! В последний раз он схватил меня за платье, чтобы подольше остаться со мной. Я проснулась вся в слезах.
— Не волнуйтесь, больше он не появится, — успокоил ее кюре.
Не теряя ни минуты, аббат Шапрон отправился к Миноре и попросил принять его без свидетелей в китайском павильоне.
— Нас никто не может услышать? — спросил аббат бывшего почтмейстера.
— Никто, — отвечал Миноре.
— Сударь, вам, должно быть, известен мой нрав, — сказал кюре, кротко, но пристально вглядываясь в лицо Миноре. — Мне надобно поговорить с вами о вещах серьезных, необычайных, касающихся вас одного; не сомневайтесь, что я сохраню все в глубочайшей тайне, но скрыть от вас то, что мне известно, я не вправе. При жизни вашего дяди здесь, — и кюре указал рукой в угол, — стоял маленький буфет работы Буля с мраморной доской, — Миноре мертвенно побледнел, — и под этой мраморной доской ваш дядя оставил письмо своей воспитаннице...
