class="p1">– Они меня считают младшеклассницей, а я бы тоже училась сейчас в шестом, а то и в седьмом.
– А с красотой что не так? По мне ты – настоящая красавица, как по учебнику – маленький лебеденок. Вырастешь – будешь Одетта.
– Не буду! Ни-ког-да! Я худая, волосы короткие… Вон у Ленки коса желтая до пояса. Ей доверили роль Натальи Гончаровой, а Вале, у которой две толстые, с кулак, черные косицы кольцами, – Анну Керн.
– Ты же раньше не считала это важным? – пожал плечами Грених.
– И не-счи-таю! – проговорила она, чеканя каждый слог, и вздернула подбородком. – Но мое мнение не совпадает с общественным. Я не хочу играть лакея с подсвечниками в одежде из крекированной бумаги.
– А это обязательно? Можно ведь и не играть.
– Легко сказать. В этой школе слово поперек скажешь – и ты пошел против общественности.
– Тогда найди себе другое общественное дело. Пиши репортажи в стенгазету, скажи, что подготовишь глубокий критический анализ постановки, игра – не твоя сильная сторона, а твоя – печатное слово.
– А что такое критический анализ? – сузила глаза Майка. Один лишь этот термин уже ей, видимо, пришелся по вкусу, хотя она еще не знала, что он значил.
– Оценка с точки зрения искусства и хорошего вкуса, – Грених потянул одну из штор, та, скрипя старыми кольцами, поползла по карнизу.
– Оценка? – она сощурилась. – То есть пятерка, тройка, кол?
– Не совсем. Там еще объяснить требуется, почему пятерка, а почему кол.
– Хм, а это мысль, – она присела на стол боком. – А что для этого нужно?
– Хорошо изучить вопрос. Если у вас там театральная постановка, то нужно знать о театре все: начиная с древних времен, продолжая Шекспиром и Мольером, и кончая… Станиславским и Немировичем-Данченко.
Она было открыла рот, чтобы спросить, где об этом узнать, но Константин Федорович предупредил ее вопрос:
– В книгах по истории и теории искусства. И чем глубже изучишь тему, тем толковей будут твои статьи.
– Точно! Изучу и понаставлю колов Наталье Гончаровой и Анне Керн. Со своими толстыми косами они того заслужили, – прорычала Майка.
В глазах ее горели огни азарта и готовности приступить к делу. Грених покачал головой и вдруг увидел, что старое отцовское пальто, которое он надевал на первый слет собрания «Маскарад», висит на оленьих рогах. И сердце неприятно екнуло: он вспомнил, что должен был почистить пистолет, пока туалетную комнату не занял кто-то надолго.
– Что, Барону пальто не подошло?
Майка, соображавшая быстрее, чем летает пуля, быстро перевела глаза по направлению отцовского взгляда.
– Большое оказалось. А вот фрак Пушкину – его Коля из 8-го будет играть, почти впору, но мать его взялась немного ушить. Ничего? Я позволила. Ничего, а?
Грених насилу удержался, чтобы не ответить резко. В одно мгновение он понял все: откуда эти рассуждения о красоте, худобе и косах. Он тотчас возненавидел Колю из 8-го всеми фибрами души за то, что морочил бедной девочке голову. Его не заботило, виноват был мальчик или нет. Ярость затмила разум Грениху, который не знал прежде, что его могут подстерегать такого масштаба проблемы, как детская влюбленность дочери. Года два назад у него и дочери-то никакой не было. Майке шел тринадцатый год, скоро она вступит в возраст Джульетты, а потом вовсе вырастет. Но уже сейчас в ее светлые, невинные мысли начинают прокрадываться какие-то «Коли из 8-го» и претензии к длине собственных волос.
– Ничего, – только и смог выдавить Константин Федорович, дернув штору так сильно, что порвал ее.
У кого-то за стенкой раздался звонок, вышла открывать соседка, занимавшая столовую комнату, разоралась: опять Грених не запер за собой дверь. Через минуту в кабинете возник Петя и смущенно поздоровался. Соседка все еще кричала, что не квартира, а проходной двор, ей отвечал сосед, тщетно пытающийся уснуть. Петя, как истинный джентльмен, шагнул обратно за дверь и принялся шепотом объяснять, что пришел к профессору.
– А чего в нашу комнату трезвонишь?
– Простите, ошибся. Я случайно.
Глава 14. Грених и Петя берут театр штурмом
Когда Грених с Петей, вооруженным заплечным мешком, в котором лежали фонарик, складной охотничий нож и веревка – чтобы связать негодяев, как он сам объяснил, шли по направлению к Триумфальной площади, где-то вдалеке куранты на Спасской башне пробили полночь, отыграв несколько нот «Интернационала». Пару лет назад приглашенный специалист набрал на игральный вал революционный гимн и марш «Вы жертвою пали». С тех пор от Кремля в разные часы суток доносились эти успевшие набить крепкую оскомину мелодии. Ночью же, в тихом и неподвижном воздухе, звуки колоколов разносились на километры в округе.
Грених первый подошел к двери театра и дернул ручку – оказалось заперто. Потом дернул Петя. Что за черт? Дернули сильнее – заперто изнутри: и на засов, и на дверной замок. Стали прикладывать уши, прислушиваться, не доносятся ли из зала звуки граммофона, не произносит ли кто патетичных речей. Но нет, тишина. Грених обошел стену театра по Тверской, подняв глаза к окнам, пытаясь разглядеть, не засветили ли внутри электричества, вернулся к Большой Садовой. Думал найти еще какой вход, но весь цокольный этаж был занят табачными лавками да кондитерскими – каждая заперта, не попасть в здание, кроме как через вестибюль.
Грених разозлился и стал шумно барабанить в дверь, пару раз крикнул, чтобы немедля открыли, дескать, это из милиции. Наконец за дверью раздалось шевеление, щелчок замка – видимо, открыли внутреннюю дверь тамбура.
– Кто там расшумелся? – послышалось из-за щели меж створками.
– Милиция. Открывайте, – с внушительной грозностью ответил Грених.
– Так поздно?
– Открывайте, – рявкнул профессор и бросил взгляд по сторонам – не явится ли на шум постовой милиционер, тогда можно будет и его привлечь к взятию проклятого театра. У того и полномочия имелись. Лучше было привлечь милицию, чем терпеть участие Мезенцева.
Он уже собирался послать Петю в соседний участок, как засов за дверью стал со скрипом отползать в сторону, издал стон дверной замок, и Грених увидел перед собой знакомое лицо – здешний сторож, выпивоха Ефим Андреевич – старый, скрюченный, с синими обвисшими щеками и желтушным взглядом, жиденькими волосенками, в плисовой поддевке, – его профессор видел и в тот день, когда приходил на репетицию, и сегодня в толпе перед кондитерской фабрикой.
– Чего расшумелись? – сонно буркнул он. – Это ж какая вы милиция?
– УГРО, – рыкнул Грених, перебив недовольное возмущение привратника. Тот оглядел английский тренчкот профессора, было поверил, но пригляделся к лицу и усмехнулся.
– Знаю я вас как облупленного. Ходят и ходят туда-сюда, туда-сюда, покоя
