— Папа, ты же обещал, что мы всегда будем здесь жить!
Мелькер судорожно глотнул воздух, да, чего он только не говорил! Что они будут жить здесь всегда! И что довольно реветь! Это он тоже говорил, а сейчас ему самому хотелось завыть, как собаке, от отчаяния и сознания собственного бессилия. А в двух метрах от него стоял, прислонившись к кусту боярышника, Матсон и всем своим видом показывал, что нынче обычный день и что он приехал обстряпать дельце, которое тоже совсем обычное.
— По-вашему, — с горечью спросил Мелькер, — по-вашему, я и мои дети должны убираться отсюда?
— Не сейчас, конечно, — ответил Матсон. Но если директор Карлберг купит усадьбу, ну, он или, скажем, кто другой, вам придется согласовать сроки своего пребывания здесь с новым владельцем.
Директор Карлберг избегал смотреть на Мелькера. Он обращался только к Матсону, будто никого здесь больше не было.
— Да, пожалуй, я бы купил эту усадьбу, если мы сойдемся в цене. Дом — все равно, что ничего, это сразу видно; в любом случае его придется снести. Но такой участок встречается не каждый день.
Мелькер услышал глухой ропот детей и стиснул зубы. В беседу вмешалась Лотта Карлберг.
— Да, папа, дом в самом деле ужасный. На его месте можно построить такое же прелестное бунгало, как у Калле и Анны-Греты.
Отец Лотты кивнул, но вид у него был чуть смущенный. Он думал, что, пожалуй, рассуждать о бунгало Калле и Анны-Греты немного рановато.
Чёрвен думала то же самое.
Фу, эта Лотта! Сидит на крыльце столяровой усадьбы и воображает, будто она — всему тут хозяйка! Подбоченившись, Чёрвен встала прямо перед ее носом.
— Лотта, знаешь что, — сказала она. — Сама ты пунгала, хоть ты и дылда!
Лотта тотчас поняла, что нажила себе врага. И если бы одного! Нет, все дети, в упор смотревшие на нее, были ее врагами, и она ничего против этого не имела. Наоборот, она наслаждалась, чувствуя свое превосходство. От ее папы зависело, останутся эти дети здесь или нет. Им же выгодней быть с ней полюбезней. И совсем нечего таращиться на нее так, словно она здесь — лишняя.
— Каждый имеет право купить себе дом, если захочет, — высокомерно бросила она, ни к кому не обращаясь.
— Ясно, — сказала Тедди, — и построить себе бунгало, как у Калле и Анны-Греты. Сделайте милость!
— А эту старую дрянную лачугу можно снести, — сказал Фредди. — Только попробуйте!
Тедди с Фредди примчались тотчас же, как только услыхали, что происходит. Не успеет, бывало, на острове что-нибудь случиться, как в лавке каким-то чудом уже известно, что именно случилось. Тедди с Фредди хотелось быть рядом с друзьями в трудный час. На что же тогда друзья? Никогда не приходилось девочкам видеть Юхана с Никласом такими мрачными и подавленными. А Пелле! Он сидел у стола бледный, как полотно. Рядом с ним сидела Малин. Она обнимала Пелле и была так же бледна, как он. Все это было ужасно и невыносимо. А тут еще эта девчонка-воображала бубнит о каком-то бунгало. Ничего удивительного, что Тедди с Фредди пришли в бешенство.
— А что такое пунгала? — спросила Чёрвен своих старших и более образованных сестер.
— Наверно, что-то дурацкое, — ответила Фредди.
— Сверхдурацкое, точь-в-точь как она, — сказала Тедди, указав пальцем на Лотту.
Страшно даже подумать, что она может стать их соседкой вместо Юхана, Никласа, Пелле, Малин и дяди Мелькера!
— Не мешало бы взглянуть, как там в доме, — сказал директор Карлберг и впервые обратился к Мелькеру: — Разрешите, господин Мелькерсон, — произнес он, ухитрившись, чтобы слова его звучали доброжелательно и вместе с тем весомо.
Господин Мелькерсон разрешил. Что он мог сделать? Он был человек конченый, и он это понял. Но он пошел вместе с посетителями, а Малин за ним следом. Нельзя оставлять отца наедине с этой парочкой, Карлбергом и Матсоном, которые собираются отобрать у них Столярову усадьбу. И кроме того, она не допустит, чтобы кто-то, расхаживая по их дому, в пух и в прах критиковал все, что они так любили. Что ни говори, это был их дом. В нем только жить да радоваться. Все вместе они сделали этот дом по-летнему светлым и буднично-прекрасным! И Малин знала: Столярова усадьба признала их. Столярова усадьба и Мелькерсоны были одно целое. А теперь пришли чужие люди, которые замечали только то, что половицы кое-где шатаются, что рамы чуть осели, а в окна дует и что крыша протекает в нескольких местах. Бедная старая Столярова усадьба! Малин казалось, что она должна отстоять и защитить ее. И поэтому Малин открывала двери перед непрошеными гостями и перед своим беднягой отцом. Тайком она ободряюще подтолкнула его, а он посмотрел на нее с благодарной, виноватой и грустной улыбкой; вынести ее Малин было почти что не под силу.
Лотта с ними не пошла. Если папа купит дом, то его все равно снесут, а ей хотелось остаться с этой мелкотой и насладиться чувством собственного превосходства. Правда, ребят шестеро! Но до чего интересно: удастся ли ей одолеть целых шесть врагов зараз. Она успешно справлялась с такими делами, так как была ужасно самоуверенна и никогда не боялась нажить себе врагов, практика у нее была обширная. К тому же она не одна, с ней ее пудель. И Муссе считает, по крайней мере, как и она, что Лотта Карлберг — нечто весьма изысканное и выдающееся, и это вселяло в нее еще большую уверенность.
Лотта держала Муссе на руках, чтобы он не напал на Пеллиного щенка. Тихо напевая, обошла она вокруг дома. Она сделала вид, будто осматривает все вокруг, а на самом деле ей хотелось поглядеть, сможет ли она вывести из себя этих детей, которые молча смотрели на нее. Нужно было обладать большим мужеством, чтобы вот так непринужденно расхаживать взад-вперед у них на глазах. Она никогда не решилась бы на это, не будь она так самонадеянна. Да и что ей до этих крестьянских ребятишек!
— Маленький Муссе, — говорила она. — Хотелось бы тебе жить тут летом, только в настоящем доме, а не в этой развалюхе?
Лотта взялась за ставень, желая показать Муссе, как все здесь разваливается. Это был как раз ставень от кухонного окна, и он был съемный. Дети Мелькерсона знали, что он съемный, но Лотта этого не могла знать. Она была обескуражена, когда ставень внезапно очутился у нее в руках. Усердно, но безуспешно пыталась она вставить его на прежнее место, пока Никлас не отобрал у нее ставень. Привычным движением он ловко приладил его и, стиснув зубы, сказал:
— Эй ты, не можешь, что ли подождать, пока твои отец купит лачугу? Тогда и сноси!
Все еще задирая нос, Лотта чувствовала себе вовсе не так уверенно, как раньше, и, чтобы скрыть это, попыталась завязать разговор с Пелле. Ведь у него тоже собака, а о собаках всегда найдется что сказать.
— У тебя спаниель? — спросила она.
Пелле не ответил. Какое ей дело, какая у него собака? И потом он был в таком отчаянии, что ему самому почти что не было до этого дела.
— Да, эти спаниели милы, но умны не очень, — продолжала болтать Лотта. — Пудели куда умнее.
