— перья...
Погожев оценивающе окинул взглядом улов — не так уж плохо для первого замета на скумбрию.
Сейнер полным ходом шел в сторону Змеиного. За штурвалом стоял Кацев. Осеев обошел палубу, придирчиво попробовал на прочность наскоро сооруженные переборки — «запруды», окинул взглядом уложенный на площадке невод. Пошла скумбрия — надо быть ко всему готовым.
Аромат тушеной скумбрии из камбуза расплылся по всему сейнеру и сводил рыбаков с ума. И ничего удивительного, уже вечер, а у рыбаков с утра не было во рту ни маковой росинки. Пока выбирали невод, о еде никто не думал. Зато потом голод давал себя чувствовать. Рыбаки чуть ли не брали камбуз штурмом, подгоняя Леху. А тот лишь улыбался, на виду у всей бригады, исходящей слюнками, снимал пробу.
Леха пренебрег блюдами древних карфагенян и современных шведов и «заделал» из скумбрии самую обыкновенную рыбацкую шкару. И не встретил возражений. Рыбацкая шкара для рыбака — первое блюдо. Да еще из свежайшей, только что выловленной рыбы. Пусть то будет скумбрия, ставрида, луфарь или морская разбойница пеламида — все равно, только от одного запаха шкары у рыбака кружится голова.
Леха вынес шкару из камбуза прямо на противне и торжественно поставил на артельный стол. И рыбаки тут же набросились на нее, горячую, душистую, и уничтожали с такой быстротой, будто это был их злейший враг, а не долгожданная рыба. Когда чувство голода было утолено — развязались языки. Тем более что радио принесло весть о том, что штабом путины выделены три премии для передовых бригад.
Весть эта воспринялась по-разному.
Зотыч на это сообщение никак не реагировал. Его давно не интересовали ни деньги, ни честолюбие. Все это прошло с возрастом. Осталось одно чувство работы. Чувство общения с морем и с рыбой. Чувство, которое и есть сам Зотыч. И теперь уже их ничто не разъединит, до самой смерти.
Селенин щурил глаза и, удовлетворенно поглаживая голый живот, делал прогнозы, кто может «отхватить» премии в этом году. Но прогнозы инженера были зыбкими. Он и сам это чувствовал, потому что по первым заметам судить рискованно. Нередко отстающая бригада вдруг делала два-три отличных замета и вырывалась в передовые.
Витюня с Климовым разошлись во мнениях, что нужнее на сейнере — цветной телевизор или холодильник, обещанные штабом путины за первые два места.
Витюня был склонен к холодильнику.
— Брашпиль ты неотесанный, надо быть практичным! Что толку в твоем цветном телеке? Хоть он и первая премия. А холодильник — вещь! Так ведь, Леха? — доказывал поммех.
— Что вы делите нэубитого медведя! — сердито оборвал их Кацев. Он только что спустился со спардека, был голоден и ему не до философствования.
— А ты жуй, Сеня. Шкара из скумбрии самое лучшее лекарство при расстройстве нервной системы, — примирительно говорил Витюня, похлопывая Кацева по широкой спине.
«Да-а, неплохо бы, если кто-нибудь из нашенских охватил бы премию. Пусть даже третью, — подумал Погожев. И тут же мысленно передразнил себя: — «Пусть». Снизошел. Дал согласие. А попробуй-ка добраться до этого третьего места! Уж очень много соперников. Да еще каких!»
Погожев прикинул в уме: кто из бригадиров рыбколхоза «Дружба» выходил в передовые на путинах. Силился понять, в чем причина их успеха? Платон Малыгин Погожеву был ясен. По крайней мере, ему так казалось. На успех Малыгина «работали» его многолетний опыт, расчетливость, «куркульская» хитрость и болезненное самолюбие. Последние два качества старого рыбака Погожеву были не по нутру. Но, как говорится, победителей не судят. А именно он, Платон Малыгин, из всех бригад рыбколхоза дважды выходил в передовые. И оба раза на осенней хамсовой путине. На тюлечной два года назад в передовые вышла бригада Осеева.
Вот и все. По крайней мере, за те последние десять лет, результаты которых были хорошо известны Погожеву. Получилось не густо. Но и не пусто. К ним можно еще приплюсовать бригаду Тихона Гусарова, которая отличилась в прошлую зиму на ставридной путине. Но ставридная путина — это не скумбрийная и не хамсовая. Тут нет размаха. Рыба берется чуть ли не десятками килограммов. Сколько раз надо опустить за борт сеть и поднять ее наверх? Такой лов можно назвать путиной местного значения. Хотя и от этой путины зависит многое.
— Може, лучше грошами получить цю премию, — внес предложение Леха, поставив перед помощником капитана кружку с компотом.
— Чего бы это? — вскинул удивленный взгляд на кока Володя Климов. — Если бить, так уж только на цветной телевизор. Я на меньшее не согласен.
Между Климовым и Лехой лежала бездонная пропасть, которая разделяла широту души одного и мелкую расчетливость другого. Радисту было даже невдомек, куда гнул Леха. Деньги-то можно поделить. А телевизор или холодильник будет стоять на сейнере, как будто твой и в тоже время не твой. Не разберешь его на части и не поделишь между командой.
Витюня презрительно скосил на кока свои иссиня-белесые гляделки. Витюню не проведешь, до него сразу дошло, куда гнет Леха. И он не прочь был отпустить по адресу кока пару колких фраз, но тут со спардека донесся голос Осеева:
— Торбущенко! Вон, справа по корме...
Машина сбавила ход, и они пошли на сближение с сейнером Торбущенко.
Дела у Торбущенко были невеселые. Осеевцы догадались об этом еще до того, как их сейнера стали лагом. По одному тому, как Торбущенко метался по ходовому мостику гроза грозой. Он тоже сыпал невод, но «схватил бугая».
Что говорил Торбущенко, разобрать было не так-то просто — сплошной бубнящий клекот. Он все еще не мог успокоиться от неудачи. Нервничая, он то и дело подергивал плечом. От предложенной Осеевым скумбрии на жареху наотрез отказался.
— Что мы, тунеядцы какие. Сами поймаем...
От Торбущенко Погожев узнал, что Малыгин стоит в замете. «Это хорошо. Значит, к выловленной Осеевым рыбе — плюс малыгинская. Жаль, что у Торбущенко так получилось. Погорячился, поспешил отдать кляч».
Погожев и Селенин переглянулись: одна и та же мысль пришла к ним одновременно и они без слов поняли друг друга. Погожев кивнул Селенину в знак согласия.
— Костя, — сказал Жора небрежным тоном, обращаясь к Торбущенко, — забери меня отсюда. А то на этой посудине негде повернуться от начальства.
— С твоими габаритами
