— Вы не понимаете просто… просто… я все равно…
— Все равно ей, — дед покачал головой. — Представляешь, что отец твой скажет?
— А вы отец отца моего! Усмирите его!
— Вот тебя легко ли усмирить? И Сашка такой же! Все мы одной бешеной породы.
— Ну тогда я с папой сама справлюсь. Вы, главное, не мешайте!
Он вздохнул: тяжело, устало, расстроенно.
— Ну вы же сами меня ему предлагали, — напомнила Саша, — теперь-то что?
— А теперь мне жалко тебя, блаженную. Ведь не пуговицы берешь, мужа! А ну как всю жизнь себе изломаешь?
— Ну, тогда вы найдете способ избавить Александру Александровну от обузы ее, — вдруг раздался голос Михаила Алексеевича. Саша взвизгнула, вообразив себе, какое удручающее зрелище собой представляет — опухшая, зареванная, икающая, — и закрыла лицо руками.
— И найду, — угрожающе произнес дед.
— Я принес вам воды, — кажется, Михаил Алексеевич приблизился к дивану. Они в одной из малых гостиных, сообразила Саша. Звуки музыки здесь были громче, надрывались скрипки. — Пейте маленькими глотками.
— Не буду, — отказалась она, — мне и без того хорошо.
— Лекарь прав, — задумчиво проговорил дед, приободрившись, — если твое замужество выйдет несчастливым, то я запросто оставлю тебя вдовой, Саша.
— Господи, — она раздраженно фыркнула, вспомнила, что Михаил Алексеевич видел ее в куда более ужасающем состоянии и даже шил изнутри, отняла руки от лица и взяла стакан. Зубы стукнули о стекло. — Сил моих с вами нету! Угрозы да угрозы! Михаил Алексеевич вовсе на нас не похож! Он под кнут шагнул добровольно, хоть ведь мог защититься, объясниться… нет, нет! А вы — всё принуждением да злобой решить хотите.
— Ну здрасьте, — обиделся дед, — уже и Лядовы не по душе тебе, Саша? Чего теперь тебе надобно, девка?
— Вот его и надобно, — она ткнула палец в неподвижного Михаила Алексеевича, собранного, вернувшего свое хладнокровие, — вместе с детьми его, и сельской лечебницей, и…
Тут он изумленно глянул на нее, и Саша вспомнила, что ведь не обсуждали они это. Она сама догадалась в тот день, когда к деревенскому старосте ходили, — уж больно увлеченно Михаил Алексеевич с крестьянами возился.
Он склонил голову, настороженный, упрямый, смурной.
— И действительно, Василий Никифорович, открыть бы больничку да школу… мне ведь и сруба деревянного хватит, а земли у вас вдосталь.
— Свалился бессребреник на мою голову, — проворчал дед, но уже сдаваясь, смиряясь. — Пустишь нас по миру — голову откручу! А сруб свой ставь, нехитрое дело. Только это зимой время на всякие глупости есть, а наступит весна — невпроворот дел у управляющего имением.
— Я успею, — заверил его Михаил Алексеевич с легкой улыбкой.
— Посмотрим, посмотрим, языком чесать все горазды!
Саша поставила стакан на пол и прильнула к дедовской груди, ластясь, подлизываясь.
— Миленький мой, любименький, — заворковала она нежно, — зато будут вам наследники, как вы и хотели! Видите, как послушна ваша внучка, как заботлива! Стоило вам приказать — и я мигом исполнять бросилась, лишь бы вам в радость…
— Ой лиса, — однако он не стал отталкивать ее, прижал к себе покрепче, погладил по спине, — Патрикеевна! Нет с тобой сладу, Саша, одна ты у нас с сыном радость, вот и балована, вот и перелюблена.
— А кому еще меня любить? Мамы нет, другой дед угробить норовит! Только вы с папой, да вот Михаил Алексеевич теперича…
— Ты этого мерзавца дедом не смей называть, — тут же посуровел старый атаман. — Карлуша тебе душегуб, а не родная кровь!
— Один ты у меня, один, — тут же согласилась Саша, — самый добрый, самый хороший!
Тут он засмеялся, махнул на нее рукой и предложил Михаилу Алексеевичу выпить анисовки, раз уж такое дело.
На бал Саша не стала возвращаться, переоделась в ночное да и забралась в постель в своей комнатке. Только отправила Михаила Алексеевича подглядеть, как там Изабелла Наумовна. «Пляшет с Александром Васильевичем», — доложил он слегка заплетающимся голосом и отправился далее пить с ее дедом.
На том Саша и успокоилась.
Дом сотрясался от менуэтов и полонезов, а она лежала и дремала, и все мерещились ей всякие ужасы. А если папенька к барьеру Михаила Алексеевича пригласит? А если ударит? А если сошлет на рудники?
С дедом-то едва-едва удалось совладать, а тот хоть мечтал о ее замужестве!
Надобно предупредить Михаила Алексеевича, чтобы один к отцу и не думал соваться, успела подумать Саша и забылась тревожным сном.
А проснулась от шепота Изабеллы Наумовны:
— Саша, Саша, ну хватить тебе дрыхнуть сурком!
Взволнованная, пританцовывающая гувернантка в неверном утреннем свете казалась сотканной из теней.
— Беллочка Наумовна, — простонала Саша, раздирая глаза, — вы еще не ложились! Подите сюда, я вас расшнурую, бедная вы моя, бедная, поди на ногах еле стоите.
Она спрыгнула на холодный пол, повернула гувернантку спиной к себе.
— Мы танцевали, Саша, ах, как мы танцевали! Александр Васильевич всем представлял меня как маркизу де Ламонд, прибывшую в столицу исключительно на святки. Мол, решила посмотреть на варварские обычаи… Это было так весело, Саша, — перестать быть гувернанткой-невидимкой!
Саша не спешила разделять эти восторги.
Она знала отца — он любил розыгрыши и шутки. Представить гувернантку высшему обществу как иноземную аристократку могло показаться ему крайне забавным, но думал ли он в эту ночь о чувствах Изабеллы Наумовны?
И пока та без устали рассказывала про бал, Саша молча помогла ей снять платье, избавила от корсета, заставила забраться под одеяло и принялась вытаскивать шпильки из волос.
Сожаления и опасения теснились в ее голове.
Ну почему Саша снова была так безрассудна?
Разумно ли было подвергать Изабеллу Наумовну таким потрясениям?
Каково ей будет, когда праздничный чад развеется и придет время возвращаться на свое место?
Ах, папенька, беззаботный повеса, ах, чего тебе стоило быть немножечко человечнее?
Впрочем, пыталась утешить себя Саша, возможно, у бедняжки откроются глаза и она поймет, сколь безнадежно ее увлечение? Отринет его и сможет жить, не тоскуя о невозможном?
А сама Саша так сумела бы?
Или все равно верила бы в лучшее, невзирая ни на что?
Вздохнув, она обняла покрепче Изабеллу Наумовну и уснула под ее горячечный счастливый шепот.
На следующий день все встали поздно. Слуги уже убрали дом, проветрили комнаты, выкинули
