том далеком далёко, которое вспоминается все реже, обычно в силу необходимости, жизнь вам, да и не только вам, здесь уже пару раз спасал».
Солнце садилось. Небо на западе и облака на нем светились живой, неповторимой палитрой плавно перетекающих друг в друга оттенков, от иссиня-фиолетового до нежно-розового и огненно-золотого. Умеет же порадовать глаз морехода Северная Атлантика в те редкие весенние вечера, когда ей бывает угодно смирить свой суровый норов и блеснуть благородной, нордической красотой.
Как же сладок этот терпкий океанский воздух! Как прекрасен этот не загаженный свалками и смогами сгорающей нефти мир. И как прекрасна и сладка та, которую мир этот подарил ему. Та, цвет чьих дивных волос ослепительно сияет сейчас перед глазами в нижней кромке закатных облаков. Единственная, неповторимая и желанная женщина, от которой волею судеб он сейчас уплывает все дальше, и дальше…
«Солнышко мое, счастье мое рыженькое, как же я по тебе уже соскучился… Ох!.. не нужно было перебирать. Опять лирика из нас понеслась. И перед работой вдобавок. Давай-ка бери себя в руки. Живо… Все-таки, Вася, здесь ты стал другим. По Сеньке ли шапка? Вот скоро и проверим. Нет, конечно, натянул ты ее на себя не только благодаря балковским гормонам, да его молодости. Только, похоже, что и как личность ты уже немножечко он. Но немножко или множко? Вот в этом-то и вопрос. Интересный. И может статься, что он будет посложнее, чем давно привычная, по понятным причинам, дилемма от шекспировского датского принца. Мимо чьей родины, кстати, мы как раз и проходим в данный момент».
Василий какое-то время пристально вглядывался в легкую дымку слева по борту, где на фоне темнеющего горизонта, играя отблесками вечерней зари, высвечивались шпили соборов и мерцали огоньки собирающегося мирно отходить ко сну Копенгагена.
«Ну, допустим, я не прав был сегодня. Но и обижать старика не следовало. В конце концов, до начала активной фазы операции у нас еще больше двух суток. Голова и тело в порядок прийти успеют. А дед наш, получив столь неожиданный солидный приварок к планировавшейся им выручке с рейса, похоже, почувствовал себя обязанным. Кстати, вполне так солидно смотрелся кэп. Говорят, что русскому в кайф, то для немца – смерть. Только сие, видимо, не ко всем фрицам относится…» – улыбнулся Василий.
Такого насоса, в лице просоленного дыханием восьми морей и двух океанов клада данцигского сального юмора и ганзейских кабацких традиций, узреть перед собой он не ожидал. А поначалу тот был сама деловая респектабельность и учтивый педантизм: «Не соизволите ли разделить с вашим шкипером чашечку кофе, ровно в 16:30?» А ведь ему еще «собаку» стоять.
«Итого, в результивной части имеем: два пузырька Егермайстера по 0,75 на двоих. Пусть оно и под добрую закуску, но это… трошечки перебор…»
* * *
Известием о том, что он покидает Питер и любимую минимум на месяц, Василий огорошил Верочку вечером, после посещения ими Катюши Десницкой в больнице. И воспоследовавшего за этим неожиданного визита к ним домой государя регента с его не в меру серьезным дядюшкой. На пару с очаровательной супругой, которая к тому же, «по совместительству», приходилась родной сестрой государыне императрице.
Поскольку Василий и Михаил Александрович уже успели про что-то пошептаться с утра пораньше, Вера на подобное продолжение дня не рассчитывала. Но форс-мажор есть форс-мажор: надо было разруливать ситуацию, не имея времени ни на размышления, ни на подготовку. Разбираться, как именно по этикету положено принимать к обеду таких гостей, было поздно. Оставался единственный доступный вариант действий – «по-русски»: что в печи, все на стол мечи.
Слава богу, молодая хозяйка и ее шустрые помощницы, женушки «двоих из ларца» – Бурноса и Бабушкина – в грязь лицом не ударили. По части кулинарии и застольного сервиса все всем остались довольны. Или, во всяком случае, сделали вид. Что подтвердил Василий, шепнув ей во время проводов именитых гостей: «Дважды зачет, дорогая!»
Почему именно дважды, догадаться Верочке труда не составило: по ходу разговоров выяснилось, что великий князь Сергей Александрович и его спутница жизни приехали не только познакомиться поближе с новым другом Михаила Александровича. Они также выполняли просьбу государыни относительно желания царя видеть ее, Верочку, в роли одной из камер-фрейлин Александры Федоровны. А фактически в качестве медицинской сестры и сиделки при цесаревиче Алексее.
Банщиков, когда заезжал к ним вместе с великой княгиней Ольгой Александровной, пообещал полностью проинструктировать Веру по поводу техники переливаний крови и прочих процедур, которые будут необходимы малышу. В себе она была уверена, так что по медицинской части проблем не должно было возникнуть. Но оставалось самое главное – получить согласие императрицы. Александра Федоровна никогда не допустила бы до своего сына кого-то, к кому питала хоть малейшее пред-убеждение. Спешки в «кадровых» вопросах она также не любила, поэтому прислала на предварительные смотрины Верочки человека, чье мнение ценила и кому вполне доверяла, – свою старшую сестру.
Елисавета Федоровна еще до чая, под предлогом того, что «мужчинам, пожалуй, надо позволить немножко переговорить о своих делах», попросила Веру показать ей их с Василием новые пенаты. За этим неспешным занятием женщины разговорились. Великую княгиню интересовало в первую очередь то, что выпало Верочке на долю в Порт-Артуре и Владивостоке, а также история Кати Десницкой. И, похоже, что бесхитростный рассказ собеседницы запал великой княгине глубоко в душу.
Рассказ о крови и страданиях, об ампутациях, гангрене и стафилококке, о мастерстве и стоицизме хирургов, о мужестве и терпении несущих свой крест израненных русских воинов, о тотальной неготовности к войне и об огромных усилиях, которые приходилось затрачивать всем, снизу доверху, на преодоление вызванных этим трудностей…
– Верочка, душенька, как же все это печально. Как больно и страшно. Если даже на долю простого медицинского персонала выпало столько испытаний. Причем во многом вызванных даже не деяниями врагов, а нашим внутренним неустройством, неученостью, леностью, нерадивостью, стяжательством. Представляю, каково было видеть это тем, кто сам воевал! А видели они, конечно, побольше вашего. Теперь я совершенно понимаю, почему Михаил Александрович столь категорически, наотрез отказался смягчить формулировки по делу генералов интендантского управления, о чем Сергей задумал снова его просить. Видимо, напрасно это… Но да бог с ними, с генералами. Сейчас я хочу поговорить о вас, Вера, – великая княгиня взглянула Верочке прямо в глаза и с улыбкой произнесла: – Милая, вы уже готовы к встрече с государыней?
– Относительно возможной помощи государю наследнику по медицинской части?
– Да. Но не только… Вы ведь понимаете, душенька, что нахождение при Дворе – это
