она выгодно отличается от других государств, заинтересованных исключительно в получении возможно большей ренты на затраченные в России капиталы, хотя бы ценою экономического разорения страны. Напротив того, Германия в качестве постоянного – хотя, разумеется, и не бескорыстного – посредника в нашей внешней торговле заинтересована в поддержании производительных сил нашей Родины, как источника выгодных для нее посреднических операций…
* * *
– Благодарю вас, Петр Николаевич. Воззрения свои по германскому вопросу вы мне изложили более чем доходчиво. И, знаете, я практически со всем согласен. Только думаю, что шарахаться из края в край нам не следует. Сближение наше с немцами должно быть действием прагматичным и планомерным, а вовсе не скоропалительной, импульсивной демонстрацией Парижу своих обид. Рвать по живому с французами нам не следует. И не только из-за денежно-кредитных дел. Все-таки желательно привлечь их к той самой комбинации, о которой вы упомянули.
– Безусловно. Разве России нужна новая война? Что же до набившей уже оскомину галльской мечты о реванше, возможно, найдется способ и мирного решения проблемы. Во всяком случае, я знаю, что государь имел на эту тему разговор с кайзером. И Вильгельм не отверг с порога идею о частичном удовлетворении претензий французов. Как и датчан, кстати. Конечно, о возврате целиком Гольштинии и Шлезвига, как и Лотарингии с Эльзассом речь нет и быть не может. Но тема плебесцита для Северного Шлезвига и Мозеля с их преимущественно негерманским населением прозвучала.
– Кстати, а с его величеством вы обо всем этом говорили?
– Говорил, конечно. По совету Банщикова я даже изложил мое видение германского вопроса отдельным меморандумом. Который, как мне сказал сам Михаил Лаврентьевич, он сумел преподнести государю под «правильным соусом» и в удобный момент.
– Ага! Так вот откуда ноги растут. Теперь мне понятно, почему в устах императора столько созвучности тому, что я сегодня от вас услышал. А я-то все вычислял, кто же главный сторонник русско-германского альянса в круге ближнем… – рассмеялся Зубатов.
– Слава богу, если так все. Но вы никак «колоть» тут меня собрались, милостивый государь? Или, не дай бог, думаете, что наш монарх без шпаргалки не в силах разобраться в хитросплетениях внешней политики? – Дурново притворно грозно нахмурился.
– Господь с вами, любезный Петр Николаевич. Один ум хорошо, а два – в любом случае лучше. Я лишь радуюсь, что его величество с некоторых пор предпочел внимать патриотичным интеллектуалам, а не карьерным подхалимам, чей мыслительный аппарат озабочен лишь проблемами личного благоустройства и удовлетворения тщеславия.
– Если вы меня целиком и полностью причисляете к первым, то вы мне льстите. А если ко вторым всецело относите министра фон Плеве, то вы к нему несправедливы. В чем, в чем, но в патриотизме Вячеславу Константиновичу отказывать нельзя. Я знаю подоплеку вашего с ним конфликта. Как и о роли господ Мещерского и фон Витте в нем. Если хотите начистоту: я надеюсь, что та история послужила вам, Сергей Васильевич, серьезным уроком. Меня судьба тоже поколачивала. И вывод я для себя сделал: никогда не стоит спешить размахивать шашкой в борьбе за самое правое дело, если не уверен, что обладаешь исчерпывающей полнотой информации… – Дурново с улыбкой наполнил рюмки коньяком. – Тем более в нашем нынешнем положении не следует давать верх эмоциям, друг мой. А сейчас я хочу предложить тост… за Михаила Лаврентьевича Банщикова. Что-то мне подсказывает, что далеко может пойти этот лекарь с «Варяга».
– Принимается, Петр Николаевич. Кстати, как вы находите последний финт от регента? С его разрешением на развод Ольги Александровны с Ольденбургским?
– Если честно, мне представляется, что это был отнюдь не эмоциональный всплеск и самодеятельность, а заранее согласованное с братом действие.
– Скорее всего. И, следовательно, мы сейчас имеем перед собой пример продуманной работы августейшего тандема. Не так ли?
– Похоже на то. Складывается впечатление, что государь очень тонко нашел способ воплощения в жизнь таких своих решений, которые ему самому публично принимать по той или иной причине не очень удобно.
– Что ж, ход тем более сильный. Вдобавок с прицелом на будущее.
– Надеюсь, что все именно так. Во всяком случае, тот памятный разговор, который у меня состоялся с Михаилом Александровичем по его возвращении в Петербург уже в роли государя регента, произвел на меня изрядное впечатление. Передо мною предстал совсем не тот робкий, но по-детски шаловливый, увлекающийся юноша, над которым часто подтрунивали госсоветовские старики, а кое-кто из известных нам деятелей даже полагал сделать великого князя орудием собственных честолюбивых планов. Война не сломала и не развратила его. Не сделала циником или кровяным алкоголиком, как с некоторыми там случается. Все с точностью до наоборот: закалила и обтесала. Уезжал на Дальний Восток великовозрастный мальчик. Вернулся – серьезный, цельный, не тушующийся человек, знающий себе цену, знающий чего хочет и что должен.
– Возможно, свою роль тут сыграло то, под чьим началом ему довелось повоевать?
– Несомненно. Попади он в руки не к Рудневу, а к Куропаткину, тот бы его из своих штабных тенёт не выпустил. Только ведь не в одном начальстве дело… Ну, что? Стремянную? И, Сергей Васильевич, прошу, не забудьте о моей маленькой просьбе. Мне действительно очень важно пообщаться с господином Балком. Хочется задать ему несколько вопросов лично. По тем его предложениям на Высочайшее имя, с которыми государь нас с вами ознакомил осенью.
– Конечно, Петр Николаевич. Я не сомневаюсь, что он вас интересует с чисто профессиональной точки зрения. Вы слышали, кстати, что нашлись деятели, считающие, что «выскочка ловкостью свел дружбу с братом государя»? Кое-кто в сферах нынче позволяет себе так поговаривать. И очень рискует, ведя подобные разговоры… Я обязательно и с удовольствием вам его представлю. Но как только он вернется в Россию: сейчас Василий Александрович выполняет за границей некие поручения весьма деликатного свойства, о которых даже вас я пока не имею права проинформировать. За что покорнейше прошу меня извинить.
Глава 8
Добрый вечер, трусишка…
Пролив Зунд, Санкт-Петербург, Лондон, Северное море. Апрель 1905 года
Набрав силу к вечерним сумеркам, зюйд-вест тугим потоком прохлады освежал разгоряченное лицо. Головная боль потихоньку отпускала. Не стоило, конечно, принимать на грудь больше той нормы, которую сам себе определил на рабочий период…
«Страшно подумать, как давно это было. Хотя, если быть точным, ”давным-давно” этому на днях стукнуло девяносто лет тому вперед. Но было! А такие решения из числа неотменяемых, – Василий тяжко вздохнул. – Ставим себе на вид. Замечание вам, любезный. Впредь – потрудитесь исполнять и соответствовать. Зарок, выстраданный в госпитальной палатке Ханкалы в
