курить,
на букву дэ. Ты нужен мне здоровый.
У пламенной, у племенной коровы
бык не дымиться должен. Он – горит!
Надя Делаланд. «Болим? Болим. А надо меньше пить…» [690].
Появление форм болю и болим в этих текстах легко объяснимо: инфинитив болеть – общий для форм болит (о части тела) и болеет (о человеке в болезни). Омонимия инфинитивов возникла тогда, когда в русском языке утратился звук ѣ [ie], а затем была отменена и соответствующая буква «ять» . Формы болею, болеешь, болеет и т. д. были формами спряжения глагола болеть (1‐го спряжения), а формы болит, болят (только эти две в неполной парадигме) – формами глагола болѣть (2‐го спряжения),
У Александра Месропяна есть стихотворение со строками:
глаголов два болеет и болит
так повезло что никуда не деться
вот всё из этих слов и состоит
впадая в детство
Александр Месропян. «глаголов два болеет и болит…»[691].
Заполнение лакун в неполных парадигмах
В соответствии с грамматической нормой, некоторые глаголы входят в неполные (недостаточные, дефектные) парадигмы, то есть образуют не все формы спряжения. Больше всего ограничений связано с образованием 1‐го лица настоящего и простого будущего времени, например победить, убедить, бдеть, очутиться, сбрендить, галдеть, дудеть (см. списки: Русская грамматика–1980: 658). Причины ограничений объясняют, в основном, традиционным представлением о неблагозвучии потенциальных форм и потребностью избежать омонимического совпадения форм от разных глаголов (например, бужу от бузить и от будить[692]). Неупотребительность форм 1‐го лица некоторых глаголов из этой группы связана и с их осуждающей семантикой (сбрендить, галдеть).
Лингвисты указывают на несовершенство этих списков, во многом не соответствующих речевой практике:
Потенциальные формы 1 л. ед. ч., в том числе и вместо оборотов, предписываемых современной нормой, могут выступать и как маркеры неофициального, непринуждённого общения реальных людей <…> При этом выдвигаемый в Гр. 80 критерий «традиционного представления о неблагозвучии» – один из самых расплывчатых и научно некорректных (Бекасова 2013: 52).
Тем не менее затрудненность образования многих форм 1‐го лица все же объективно существует, что и отражает современная поэзия – как языковой рефлексией, так и тем, что демонстрирует неуверенность, показывает эти формы неловкими и смешными или, напротив, с вызовом настаивает на своем праве их употреблять:
Река Седло течет по руку правую —
вот почему я вспомнила про русло.
И никого – а ведь не страшно, право, мне,
и ты не веришь мне – а мне не грустно.
Фонарики идут за мной под ветками.
Бандиту не достанусь я и зверю.
Не убежу… не убедю тебя ответами,
но оттого тебе сильнее верю.
Ирина Машинская. «Как армия, легко вооруженная…» [693] ;
И король ему прокашлял: – Не буду
Я читать тебе моралей, юнец!
Если завтра победишь Чуду-юду,
То принцессу поведёшь под венец.
А стрелок: – Да это что за награда?
Мне бы выкатить портвейна бадью!
Мол, принцессу мне и даром не надо —
Чуду-юду я и так победю.
Владимир Высоцкий. «Про дикого вепря» [694].
Особенно ощутим комизм подобных форм от глаголов высокого стиля:
В день посуду помою я трижды
Пол помою-протру повсеместно
Мира смысл и структуру я зиждю
На пустом вот казалось бы месте
Дмитрий Александрович Пригов. «Я с домашней борюсь энтропией…» [695] ;
Тебе чегой-то не живётся,
а мне не мрётся, хоть убей,
прельщаюсь робко поживиться,
как этот… как его? любой!
вот так транзит земная слава!
нутром когда? и чьих величеств?
рукой каких еще владык?
застыв в жлезобетонных снах
предощутю свою кипучесть,
земная глория, вот так!
Андрей Воркунов. «Тебе чегой-то не живется…» [696].
Михаил Сухотин сообщает, что он чудит, бузит и шкодит, внося в текст не только запретные формы 1‐го лица этих глаголов, но и продолжает грамматическую фронду рядом запретных деепричастий:
Хренотень,
хреновина,
хренация,
или, как говорится,
хрен редьки не слаще.
Федеративная республика.
Дегенеративная проститутка.
Нет ни хрена,
но есть
метаномическая катахреза.
Вот и чудю (чужу),
бузю (бужу),
дудю (дужу),
шкодю (шкожу),
вяжа и рвя,
стрижа и шья,
пахня,
пухня,
ростя и ростя,
нахожу
в русском языку
самую
национальную
фразу:
«Как на тоненький ледок
выпал беленький снежок,
Ой, люли-люли…»
Михаил Сухотин. «Хренотень…» [697].
Генрих Сапгир образует форму чучу от забытого глагола чути (‘чувствовать, чуять’), указывая на грамматическую аналогию – форму хочу:
Люди смотрят
Сикось-накось
Люди видят
Это фокус
Говорят
Накось выкуси!
А писатель им в ответ
Кса-кси! —
Что хочу то чучу
Даже если вздор несу
Как художник Кис-Кисль
Композитор Ксоль-Ксоль
И философ Кси-Ксу
Генрих Сапгир. «Сто» / «Молчание» [698].
У Вячеслава Лейкина рядом стоят формы догужу и досоплю:
Зачем я живу? Для чего я
ищу свой удел?
Зачем раздуваю бока,
как поющая жаба?
Отпел, отсопел,
в мировую дуду отдудел —
И в сторону боком, бочком,
наподобие краба.
Уж как-нибудь так:
додышу, догужу, досоплю;
Ручья шепоток,
на опушке дотошная пташка.
А душу трепать,
как весною трясти коноплю —
Отрадна отрава, сладка,
да на выходе тяжко.
Вячеслав Лейкин. «Зачем я живу? Для чего я ищу свой удел?…» [699].
Вера Павлова употребляет разные системно, но не нормативно вариантные формы от глагола дудеть – с вызовом, но без озорства:
Поэзия – музей
закопанных богов,
слоновых их костей,
бараньих их рогов,
в которые дудю,
дудею и дужу,
когда молюсь дождю,
когда огню служу.
Вера Павлова. «Поэзия – музей…» [700].
Совершенно свободно, даже, пожалуй, стилистически нейтрально, образуют формы глаголов из неполных парадигм Белла Ахмадулина, Иосиф Бродский, Олег Юрьев:
Докукой крепостного ритуала
я тягочусь. И, что ни говори,
нет никого прекрасней Ренуара,
нет никого прелестней Сомари.
Белла Ахмадулина. «Я ровно в полночь возжигаю свечи…» / «Окаём и луна» [701] ;
Этой силы прошу в небе твоем пресветлом.
Небу нету конца. Но и любви конца нет.
Пусть все то, что тогда было таким несметным:
ложь ее и любовь – пусть все бессмертным станет!
Ибо ее душа – только мой крик утихнет —
тело оставит вмиг – песня звучит все глуше.
