и сливочное масло в стакане.
До деревни было, конечно, не восемь, как предполагал Вяземцев, а верных восемнадцать километров, и вышли они к ней в сумерках.
Степь в этот час светилась, и синее ее сияние, казалось, не зависело от солнца и не менялось с приходом июльской ночи.
— Иди в разведку, — скомандовал Вяземцев, едва на горизонте рельефно обозначились крыши домов и черные деревья в палисадниках, окаймленные ртутным блеском лучей заходящего солнца.
— Связался с тобою на погибель! — вспылил лейтенант. — Без твоей колымаги был бы теперь на том берегу.
— Вполне возможно, — подтвердил Вяземцев, — но я не могу без надобности рисковать… — и показал на коляску. — Значит, выполняй приказ.
— Чей приказ? Твой?
— Именно. Я старше тебя по званию. По должности. И вообще… это ж элементарное дело: нельзя наобум соваться в населенный пункт.
— Тьфу! — с отчаянием бессилия выругался Козырев, но опять подчинился — ушел.
Вернулся через полчаса, вымазанный пылью и грязью с головы до ног — пришлось ползти, — и с безрадостной гримасой сказал, что деревня забита гитлеровцами, саперы строят мост через реку.
— И сюда опоздали, — бесстрастно подытожил Вяземцев. — Пойдем обратно на запад, в тыл противника… — Он не тратил времени на раздумья. — У меня есть кое-какие партизанские явки. Помогут выбраться!
— Ты что, полоумный? А?.. — спросил Козырев, наклонившись к низкорослому капитану. — Никуда не пойду! Пропади ты пропадом со своим железным ящиком! Перед рассветом река затуманится — переплыву.
— А я плавать не умею, — признался Вяземцев без огорчения. — И ящик действительно железный. А за невыполнение приказа в боевой обстановке знаешь что полагается? — и дотронулся до пистолета.
— У меня пушка тоже исправная! — взвизгнул Козырев, — Не грози!.. Куда мы пойдем, ну куда? Где твои партизаны?
— Если их здесь нету, то мы обязаны собирать отставших, вот таких, как ты, и сколачивать партизанский отряд. На переднем крае партизанить невозможно. В тылу попросторнее. И вообще, лейтенант, окончательное слово принадлежит смерти, а мы с тобою живые, здоровые, следовательно, обязаны бороться!
— Всегда бы ты так говорил, — вздохнул Козырев. — А то заведет свою шарманку!.. Пошли!..
Они шагали, теперь в обратном направлении, всю ночь, толкая по очереди взвизгивающую колесиками коляску, и Вяземцев благородно молчал, а Козырев то и дело подбадривал и его и себя неистовой бранью.
К рассвету низины и балки затуманились.
«Сейчас бы я переплыл реку!..»
Туман был сухой, как дым, и от него кололо под веками, першило в горле.
«Переплыл бы реку, плаваю я отлично, и был бы со своими, началась бы привычная полковая жизнь, а за год войны я такого насмотрелся, что ничем меня не удивишь!..»
И Козырев с ненавистью сверлил взглядом сощуренных глаз мясистый затылок капитана.
В предрассветном тумане они случайно наткнулись на полевой аэродром, тоже брошенный, тихий, как сельское кладбище, изрытый воронками, заваленный по краям сожженными, исковерканными самолетами с красными звездами. В мелкой балке правее стояли штабеля ящиков с бомбами, пулеметными лентами, бочки с горючим.
Здесь их поджидали.
Поджидал их длинноногий лейтенант с наивным веснушчатым лицом.
В небрежно накинутой на плечи кожанке, с автоматом в руке, он стоял у ящиков и без удивления, даже без любопытства глядел на шатающихся от усталости Вяземцева и Козырева.
— Ваш ЗИС за версту слышен, — сказал он с шальным спокойствием. — Колеса бы смазали.
— Мази, понимаешь, не хватило, — в тон ему сказал Вяземцев.
— Вон у меня целая бочка…
Разговаривали они с тем бессознательным щегольством, каким зачастую в самых трагических обстоятельствах кокетничали фронтовики: дескать, ничего особенного не случилось, все идет как положено.
— А ты что тут делаешь? — спросил Вяземцев, разматывая сырые от пота портянки, с блаженством разминая затекшие ступни и пальцы ног.
— Собираю коллекцию равнокрылых и ложносетчатокрылых стрекоз, — вежливо отрапортовал лейтенант. — По заданию Академии наук.
— Самое подходящее время, — кивнул Вяземцев. — А ты не отшучивайся, докладывай, как положено по уставу.
— А ты не задавай идиотских вопросов, — отрезал лейтенант. — Аэродром сторожу и немцев жду.
— Видишь? — Капитан бросил на Козырева тяжелый взгляд. — Учись.
Лейтенант подхватил со злой улыбочкой:
— Учись умирать!.. Это на смертном ложе Николай Первый сказал внуку, будущему царю Александру Третьему: «Учись умирать!»
— Если и придумано, то умно, — наложил резолюцию Вяземцев. — Как звать-то?
— Андрюшка. Андрей Скляренко.
— Нет ли у тебя, Андрюша, спирту?
— Залейся!.. — Лейтенант повеселел.
Через минуту они сидели в балке, глотали обжигающий десны и горло неразбавленный спирт: единственный колодец — объяснил Андрей — пересох… На закуску он выставил мясные консервы, натертое крупнозернистой солью сало и шоколад «Золотой ярлык». Но хлеба не было — грызли безвкусные, словно прессованная бумага, галеты.
Через минуту Андрей рассказывал с бешеным самообладанием:
— А как без приказа бросишь аэродромное имущество? Каюк! Хана! «Вышка»!.. Любой прокурор привяжется.
— Да вот тебе и прокурор, — выразительно показал на капитана Козырев.
— Опять непристойные шуточки, — лениво сказал Вяземцев; как видно, накалялся он медленно, взрывался не сразу. — Предупреждаю об ответственности!..
Проснувшись в сумерках, Козырев долго с раздражением следил за тем, как Вяземцев брился, протирал смоченной в спирту ваткой лицо, пришивал подворотничок. Попросил у Андрея ваксу, щетку, бархотку — надраил до блеска сапоги.
«Аккуратист!» — бесился Козырев.
Он лежал на шинели, постанывая, потягивался, как бы проверяя мускулы, кости, нервы, — отдохнул ли? — и думал, что, вероятно, бывалый фронтовик отличается от новобранца тем, что умеет упрощать невероятно сложные боевые события, необычайное превращать в будничное… Если бы сам он, Козырев, переплыл ночью реку, нашел свой полк, то был бы счастливейшим человеком…
А капитан обстоятельно расспрашивал Андрея:
— Значит, у тебя был комендантский взвод? Ага… огромная сила! Говоришь, генерал забрал часика на два, обещал вернуть? Заставу на шоссе сколотили, у моста? И никто не вернулся? Понятное дело: погибли, А ты почему не задерживал проходящих бойцов?
— Да ведь они по шоссе драпали, сюда не заглядывали. Отступление — нет хуже… Чего ты хочешь?
— Хуже отступления — бегство, — подумав, уточнил Вяземцев. — А почему с партизанами не установил связи?
— Какие тебе к черту партизаны? — благодушно огрызнулся Андрей.
— Мужики-то по балкам прячутся.
— Может, и прячутся, но мне с аэродрома не уйти.
Вяземцев согласился:
— Не уйти… Так я вечером пошлю на разведку этого лентяя, — и кивнул на лежавшего неподалеку Козырева.
— Это кто ж лентяй? — для вида обиделся лейтенант.
— Ты лентяй! Все делаешь из-под палки. Не вижу рвения. Значит, и в полку отбывал номер!.. — Капитан бубнил монотонно, словно отчаялся приструнить Козырева.
Внезапно Вяземцев и Андрюшка побледнели, со счастливым испугом взглянули друг на друга — из-за низко плывущего над степью марева прорвался сухой, словно стрекотание ручной кофейной мельницы, стук мотора.
— Ура-а-а!.. Блерио перелетел через Ла-Манш! — завопил во всю силу легких Андрюшка и, разбежавшись,
