Отчего-то в эту минуту чашка показалась спасательным кругом.
Лина машинально погладила ало-золотую птицу, не зная, что сказать в ответ.
— Странная вещь — судьба, правда? — проговорила Мила, не дождавшись ответа. — То, что ты у нее просишь, сбывается. Но так, как она сама этого пожелает. И тогда поздно менять желание. Не вернешь.
— О чем вы?
— О счастье. Я хотела его для моих мальчиков. Вот и сбылось, — Людмила бездумно обняла чашку ладонями. — И кажется, с судьбой нельзя жульничать. Рано или поздно придется платить по счетам.
Так и есть. Придется. Причем уже скоро.
Только вот разговор все непонятней.
— Мила…
Чародейка тряхнула каштановыми волосами:
— Кажется, я тебя совсем запутала. Прости. Просто мне хотелось больше узнать о тебе. Ты не против? Марго навела справки у Светлых, а один родственник — у кое-кого из Темных. Из тех, кто посветлей.
— И как?
— Что — как?
— Сведения. — Лина отпила глоток кофе, почти не ощущая вкуса. Наверное, так чувствует себя жучок под увеличительным стеклом. Его пока не трогают, но рассматривают, точно перед вскрытием. — Много «гробов» нашлось?
— Гробов?
— Клановый термин. Означает секреты. Чаще всего о заказах.
Темные глаза чуть прищурились:
— Ты словно… чего-то боишься. И заранее бросаешь вызов, чтоб легче все разорвать и уйти. Так? При твоей матери это неудивительно.
Какой горький кофе…
— Вы с ней говорили?
— Нет. Мы… точнее, один из наших друзей общался с другой твоей соплеменницей, более… адекватной. Стефанией. Она, кстати, спрашивала о твоем здоровье. Просила передать, что ваш договор не разорван. Диана тебя дождется. Это кто?
— Девочка. Моя дочь. — Лина отвечала машинально, не думая — слишком оглушительна была новость, и была вознаграждена полным ошеломлением собеседницы:
— Кто?!
— Моя воспитанница. Приемная дочь. У нас так обычно учат.
— А-а. Понятно, — с сомнением протянула светлая ведьма. — Так вот, она говорила, что ты хотела уйти из клана. Не хотела быть убийцей. Это так?
— Да.
Показалось или на лице Людмилы промелькнуло облегчение?
— Тебя не отпускали, — полувопрос-полуутверждение.
— Так просто из клана не отпускают.
— Хм. Ну хорошо. Не знаю, важно это или нет, но прежде чем поговорить о Лёше, я передам ее слова. Она советует тебе встретиться с отцом.
— С кем?!
То, что теоретически отец у нее был, Лина знала. Где-то и когда-то ее целеустремленная мама нашла ту человеческую единицу, которую можно было припрячь для производства наследницы-преемницы. Зная мать, можно было не сомневаться, что неизвестный отец был воином, причем из лучших. Офицер-десантник, как сказала мать. Хотя можно было и так догадаться — Лиз признавала только высокие стандарты. И скорей всего он был из каких-то южных земель, ведь недаром у нее, Лины, смуглая кожа и густые черные волосы. И также можно было догадаться, что после достижения цели этот офицер-десантник оказался немедленно забыт и хорошо, если не убит.
Но Лина почти никогда не думала об отце.
Не было ни времени, ни желания. Хватит с нее и одного родителя — Лиз заполняла дни так, что жить было некогда.
А теперь Стефания говорит об отце.
Что это значит?
— Я не понимаю.
— Я тоже не особенно. Но она говорила, что встретишься — поймешь. Вот, — на столешницу ложится свернутая бумажная полоска. Самый обычный листок-стикер. Желтый. Лина молча прочитала несколько ничего не говорящих ей слов.
«Даниил Орешников. Клуб «Бланко», клуб «Этна», студия «Милагрос».
Все непонятней и непонятней. При чем здесь музыка?
— Хочешь попробовать? Лёш тебя проводит.
— Лёш?
— Ты против? — Соловьева задумчиво крошила на блюдце печенье. — Лина, я ведь недаром сказала, что так дальше продолжаться не может. Лёш — весь как натянутая струна, Вадим боится выпускать его из виду больше чем на полчаса. Да и ты…
— Что я?
— Ты сама не чувствуешь? Или эта твоя… маска приросла, что ты ее уже и не ощущаешь?
— О чем вы?.. — Она знала, о чем, но… неужели это так заметно?
— Эх, Маргариту бы сюда, — с какой-то грустью вздохнула женщина. — Ну ладно. Ты живешь здесь три недели, Лина. Ты ни разу не улыбнулась, ни разу не прилегла отдохнуть среди дня, просто так. Ни разу не забежала на кухню в неурочное время, просто потому что захотелось есть.
— Прости?
Старшая Соловьева вдруг усмехнулась:
— Да, эта манера моих родственников пролезать на кухню в любое время дня и ночи и выискивать вкусненькое иногда достает, но все-таки я бы хотела, чтобы ты тоже вела себя так. Так, как будто ты здесь своя. И так, словно это ты, а не робот, запрограммированный на зелья и бесконечные тренировки!
Пауза, и снова пристальный взгляд:
— Скажи, это — ты? Какая ты? Ты знаешь, чего хочешь? Не родные, не твой клан, чтоб его демоны навестили. Ты сама. Ты знаешь? Определись. Пойми. Сейчас пойми, пока на тебя никто не давит.
— Мила…
— Я должна знать, Лина. Я не знаю, что так прочно связало ваши жизни, но раз это так… сильно и… неизбежно, то в этом стоит разобраться! Пока не поздно!
Неизбежно? Разобраться?
— В чем?
— В себе. В своей жизни. Нужна тебе любовь? И нужен ли тебе Лёш?
Нужен?
Зеленые глаза и ясный голос… звон струн… и расцветающее в сердце тепло. И ощущение, что ты ступаешь по облакам, и чувство, что ты живешь. И счастье.
Искристая жаркая аура, переплетенье магии, довольный, беспредельно довольный Феникс.
Касание губ, от которого разом учащается дыхание, кружится голова, кружится мир вокруг… и плавятся ограничения…
— Нужен, — услышала девушка собственный голос.
На плите мягко булькала забытая смесь. Тихо-тихо стучали часы. Послышался еле уловимый плеск — рыбкам в аквариуме не терпелось получить корм.
А Мила вздохнула:
— Это хорошо. Почему ж вы тогда так…
— Как?
— Не помиритесь никак. Все вокруг на цыпочках ходят и дохнуть боятся. Лина, если он сделал что-то не так, то мужчин иногда надо прощать. Может быть, тебе стоит?..
— Но это же он сам! — слова прозвучали как-то по-детски, и Лина вспыхнула. — Он сам ко мне не подходит!
Мила уставилась на нее так, словно Лина внезапно превратилась в рыбу и заговорила на китайском языке. А потом… рассмеялась.
