А что подсказывает это чутье сейчас?
Машина въезжает в сад, раскинувшийся вдоль набережной Фонтанки, огибает желтый с высокими трубами прямоугольник теплоэлектростанции и задерживается у шлагбаума, отгораживающего внутреннюю, закрытую для посторонних, часть территории. Отсюда уже видно трехэтажное здание, скромно именуемое в документах «Флигель № 4». У него – новенькие металлические решетки на всех окнах и два более низких крыла, справа и слева, с отдельными входами. Выглядит неказисто, но Гремлин взирает на него с отеческим умилением. А чутье мне сейчас подсказывает, думает он, что, вероятно, здесь тоже когда-нибудь будет музей. Экскурсоводы торжественными голосами станут рассказывать школьникам, студентам, приезжим, что в этих комнатах, в этих кабинетах, лабораториях, в этих нелепых, перекрещивающихся коридорах, даже на этом переоборудованном в мансарду сплющенном чердаке, зарождался «Аргус», тот самый знаменитый проект, о котором они все, безусловно, слышали еще в детстве. Здесь разрабатывалась идея управления будущим, и отсюда вышла программа глобального преобразования мира. Вполне возможно, думает Гремлин, что перед этим грязноватым фонтаном – я, кстати, ни разу не видел, чтобы он был включен – даже поставят бронзовый бюст, и моя облагороженная скульптором голова будет взирать на посетителей с гранитного постамента.
Тьфу, чушь какая!..
Нет, не чушь, тут же поправляет он сам себя. Судя по всему, этот третий звоночек прозвенел не напрасно. Возможно, «Аргус» – это и в самом деле наш единственный шанс, узенький такой, хлипкий мостик, по которому мы можем перебраться на другую сторону пропасти. Конечно, мостик уже постанывает, поскрипывает, края пропасти расширяются, грозя его разорвать, но все-таки пока он у нас есть.
Ладно, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.
Во Флигеле стоит рабочая тишина. По расписанию все визионеры должны сейчас пребывать в режиме прослушивания. Хотя кто из них придерживается расписания? И, разумеется, как назло, по коридору навстречу ему цокает каблуками Агата. Гремлин чертыхается: вот уж кого он хотел бы видеть меньше всего. И Агата тоже вряд ли мечтала об этой встрече – она приостанавливается, старательно растягивает губы в улыбке и, несмотря на то, что в джинсах и джемпере, делает книксен, поддергивая руками колокол невидимой юбки:
– Здравствуйте, господин директор!
Гремлин чертыхается во второй раз. После того как свихнулась и почти сразу же скончалась Тортилла, Агата стала обращаться к нему только так. Открытое и намеренное издевательство. Гремлин знает, что она его ненавидит. Собственно, они все, скопом, ненавидят его, как будто это он виноват в нынешней ситуации. Но мне и не надо, чтобы меня любили, думает он. Проживу я как-нибудь и без их любви. А мне надо всего лишь, чтобы они нащупали наконец проклятую точку, где начинается динамическое разветвление версий.
Больше мне от них ничего не надо.
Ну, и не обращай внимания.
– Добрый день…
Агата проскальзывает в отсек, где находятся кабины визионеров.
Еще раз – тьфу!
Тем не менее, гром победы, вдохновенно звучавший в ушах, становится глуше. И вовсе это уже не гром – так, невнятное эхо, отлетевшее и теперь распадающееся на шорохи. Настроение у Гремлина падает. Черт бы побрал эту стерву. Нет, она не испортит ему сегодняшний праздник.
И все же он почему-то чувствует в эту минуту, что успеха, скорее всего, не будет. Не будет музея, по которому станут водить экскурсантов, не будет гордого бюста перед бетонной чашей фонтана, и, как ни печально это, но перейти через пропасть им уже не удастся.
Тьфу-тьфу-тьфу!..
Сглазила рыжая ведьма.
Распахивается дверь ближайшего кабинета, и вечно озабоченный полковник Петр Петрович Петров поманивает его короткопалой рукой:
– Ну-ка зайди.
Сердце у Гремлина проваливается в бездонную глубь.
– По телефону я не хотел, – прикрыв дверь и понизив голос, говорит полковник Петров. – Но такое дело у нас… – Он как от зубной боли морщит щеку. – Исчез Чага…
Пол вдруг становится мягким и, чтобы не провалиться в глубь следом за сердцем, Гремлин опускается, почти падает в кожаное кресло у батареи.
– Как это исчез?
Полковник не торопится отвечать. Он тоже усаживается в кресло за своим широким канцелярским столом, некоторое время пребывает в молчании, уставясь на Гремлина, как на отвратительного жука, а потом яростно, но все-таки шепотом, приглушенно бросает в него:
– А вот так!.. Исчез!.. Нигде его нет!.. Сбежал!..
И уже спокойней:
– Тебе лучше знать, как они, эти твои уроды, могут исчезнуть…
* * *
Даг сидит в звукоизолированной кабине и, полуприкрыв веки, вслушивается в бессмысленную тишину. Кабина крохотная, два с половиной метра на два, но все же в ней помещается мягкое кресло, в котором Даг сейчас пребывает, узкий диванчик с головным возвышением на тот случай, если Даг вдруг захочет прилечь, встроенный в стену, будто в вагоне, столик, где покоится коробочка диктофона. Диктофон включен, о чем свидетельствует зеленый глазок.
Находиться здесь ему предстоит еще сорок минут. Два часа – это минимальный сеанс, который визионеру требуется отработать согласно утвержденному расписанию. Время тянется невыносимо. Мелкими блошиными скоками передвигается по циферблату секундная стрелка. Хотя, если честно, то два часа – это еще ничего. Незадолго до появления Дага в «Аргусе» минимальный сеанс длился целых четыре часа. А Агата, она из самых первых визионеров, говорила, что вначале это вообще был полный рабочий день: восемь часов, ну – с двумя небольшими санитарно-гигиеническими перерывами. Казалось бы ерунда, подумаешь – отдохнуть восемь часов в кабине. Но вы попробуйте: в полной звукоизоляции, в тишине; ни читать, ни смотреть ничего нельзя, категорически запрещается; будто в шахте; через неделю даже у психически устойчивого человека начинает потрескивать крыша.
Дага более всего угнетает именно бессмысленность данного бдения. По статистике, которая не слишком обширная, но все-таки уже есть, трансцензусы с одинаковой вероятностью возникают как в кабине, специально для того оборудованной, так и в обычном житейском пространстве. Вне кабин даже несколько чаще. Та же Агата рассказывала, что Чагу (Даг его уже не застал) пробило во время прогулки в саду. А Марго (это он видел собственными глазами) трансцензус накрыл, когда она в общей аудитории спокойно работала за компьютером. Вдруг застыла Марго, точно мраморное изваяние: одна рука на весу, другая на клавиатуре, веки напряжены, зрачки расширены, лишь пальцы мелко-мелко подергиваются, как бы перебирая что-то невидимое.
Интересно, что первым это заметил Сонник. Вроде бы находился по обыкновению в полудреме, но вот, поди ж ты, углядел раньше других – тут же, как положено по инструкции, нажал кнопку тревоги, беззвучную, предназначенную как раз для подобных случаев, включил и осторожно пристроил перед Марго диктофон (ни единого слова, ни единого звука, произнесенного во время трансцензуса, не должно было пропасть), примчался со второго этажа Гремлин и страшным шепотом, боясь нарушить сеанс, потребовал, чтобы очистили помещение. Марго на другой день исчезла. А когда Даг поинтересовался – куда, Агата со странной интонацией объяснила, что теперь с ней будут работать особо.
