Грэм.Я не знаю, как долго плакала, закончив читать последнее письмо.
Достаточно долго, чтобы у меня разболелась голова и заныл живот, и я извела половину упаковки бумажных салфеток. Я плачу так долго, что уже ничего не соображаю от горя. Грэм обнимает меня. Я не заметила, как он вошел в комнату, как опустился на колени на кровать, как притянул меня к своей груди.
Он ведь понятия не имеет, что я решила. Понятия не имеет, будут ли слова, которые вот-вот сорвутся с моих губ, утешительными или отвратительными. И все же он здесь, обнимает меня, когда я плачу, просто потому что ему больно видеть мои слезы.
Я прижимаюсь губами к его груди, там, где сердце. Не знаю, проходит пять минут или полчаса, но я наконец достаточно успокаиваюсь, чтобы заговорить, отрываю голову от его груди и смотрю на него.
– Грэм, – шепчу я. – Сейчас я люблю тебя больше, чем когда-либо раньше.
Едва я произношу эти слова, из его глаз начинают капать слезы.
– Квинн, – говорит он, обхватывая ладонями мое лицо. – Квинн…
Это все, что он может произнести. Слезы мешают ему говорить. Он целует меня, и я целую его в ответ, вкладывая все свое существо в попытку компенсировать все поцелуи, в которых я ему отказала.
Я закрываю глаза и повторяю слова из его письма, которые глубже всего запали мне в душу.
«Мы еще не проиграли, Квинн».
Он прав. Да, может быть, мы наконец сдались одновременно, но это не значит, что мы не можем вернуть себе надежду. Я хочу бороться за него. Я хочу бороться за него так же отважно, как он боролся за меня.
– Прости меня, Квинн, – шепчет он мне в щеку. – За все.
Я качаю головой, не желая никаких извинений. Но я знаю, что он нуждается в моем прощении, поэтому прощаю.
– Я прощаю тебя. От всего сердца. Я прощаю и не виню тебя, и ты тоже меня прости.
Грэм обнимает меня и прижимает к себе. Мы так долго стоим, замерев в одной позе, что мои слезы успевают высохнуть, но я все еще цепляюсь за него всем своим существом. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы никогда больше не отпускать его.
29. Прошлое
День нашей первой годовщины подходит к концу. Что может быть лучше, чем сидеть на свежем воздухе, завернувшись в одеяло, и слушать, как волны разбиваются о берег! Идеальный момент для идеального подарка.
– У меня для тебя кое-что есть, – говорю я Грэму. Обычно это он делает мне разные сюрпризы, но сейчас настала его очередь удивляться. Он выжидательно смотрит на меня, стягивает с меня одеяло и выталкивает из кресла. Я бегу в дом и тут же возвращаюсь с подарком. Он упакован в рождественскую бумагу, хотя до Рождества еще далеко.
– Другой не нашла, – говорю я. – У меня не было времени как следует упаковать его перед отъездом, так что завернула в то, что нашла здесь в шкафу.
Он начинает открывать подарок, но не успевает снять оберточную бумагу, как я выпаливаю:
– Это одеяло. Я его сама сделала.
Он смеется.
– Умеешь же ты делать сюрпризы. – Он отодвигает обертки и извлекает на свет одеяло, которое я смастерила из лоскутков нашей разорванной одежды. – И это… – он указывает на обрывки своей рваной рабочей рубашки и смеется.
Да, после того как мы сдираем друг с друга одежду, она не всегда остается целой. Я порвала, наверное, с полдюжины рубашек Грэма. Он разодрал столько же моих. Иногда я делаю это нарочно: мне нравится эффектный треск рвущейся ткани и отлетающих пуговиц. Не помню, когда это началось, но для нас это стало игрой. Недешевой, надо сказать, игрой.
Поэтому я решила найти некоторым выброшенным вещам новое применение.
– Лучший подарок, который я когда-либо получал. – Он перекидывает одеяло через плечо и берет меня на руки.
Он заносит меня в дом и укладывает на кровать. Срывает с меня ночную сорочку, а потом театрально рвет рубашку на себе.
Я хохочу, пока он не забирается на меня сверху и не заглушает мой смех, просунув язык мне в рот.