находится именно в Омске. Наверно, это и явилось предпочтением для названия, — сказал Константин Петрович, и я уважительно посмотрел на моего отчима, который иногда поражал меня знанием географических подробностей, которые обычно не удерживаются в головах рядового обывателя.
— А что с Колчаком? Ты же, помнится, интересовался историей белого движения.
— Не только. И «золотом Колчака» тоже.
— Ну и как?
— Да глупости всё это, хотя в Омске повёрнуты на этом золоте. Ищут все, кому не лень, а говорят об этом даже ленивые, — сказал я. — Золота Колчака давно уже нет. Клады, правда, иногда находят… Но это как везде.
Я вспомнил историю, которую рассказал капитан Темников.
— Характерный случай, больше похожий на анекдот, — сказал я. — Женщина одного из посёлка Кызылординской области нашла на огороде слиток золота.
— Это Казахстан. — уточнил Константин Петрович. — Во время сталинских репрессий туда депортировались семьи корейцев, чеченцев, турков и других народов.
— Этого я не знаю. При Сталине много чего наворочено было… Ну, вот, — продолжал я, — а в это время в газетах появилось сообщение, что в приуральских степях тоже нашли слитки и тут же почему-то решили, что возможно там проезжал колчаковский обоз. Правда, никто не мог объяснить, чего его туда занесло. Женщина, сроду не видевшая золота, прочитала эту информацию, вспомнила, что у неё тоже валяется найденный кусок желтого металла с выбитыми цифрами и потащила находку в милицию. По указанию милицейского начальства кусок металла отнесли в банк, а о находке сообщили в областную газету. Новость подхватили все Казахские СМИ, потом Российские. Не осталось в стороне и радио и телевидение. А через неделю, когда банк провёл экспертизу, выяснилось, что слиток бронзовый.
— То-то, наверно, досталось милицейскому начальству, — залился смехом отчим. — Это ж надо было сообразить. Да-а, как говорится, «не зная броду, не суйся в воду».
— А что удивительного? Милиционеры что, каждый день золото в руках держат? — заступился я за милиционеров.
— Тоже верно, — согласился Константин Петрович.
Мать застелила стол кружевной скатертью, поставила на стол вазу с пионами, которые я купил у бабок, обильно торгующих продукцией своего огорода и сада во всех частях города, и села в кресло напротив нас с Константином Петровичем.
— Сынок, без тебя к нам Юра заходил, потом Алик с женой.
— Я знаю, мам, они мне писали.
— Вот видишь, а от тебя мы получили всего три письма — на праздники и то не на все.
— И открытки на дни рождения, — напомнил я.
— Спасибо, что не забыл, — в голосе матери слышалась обида.
— Ладно тебе, Шур, парень молодой, у него свои дела. Они теперь по-другому живут, — то ли заступился за меня, то ли согласился с матерью отчим.
— Только Алик с Машей развелись.
— Как так? — огорчилась мать. — Они же так подходили друг другу.
— В этом возрасте все подходят друг другу, потому что молоды и красивы, — не согласился я. — Скороспелый студенческий брак. Кажется, что любовь, а это просто влюблённость, что не одно и то же.
— Ты рассуждаешь так, будто тебе самому не двадцать пять лет, а все пятьдесят… Ты нам ни разу ни одну свою девушку не показал.
— Будет что-то серьёзное, непременно покажу, — отмахнулся я. Мать замолчала, обозначая обиду, потом спросила:
— И как же они теперь?
— Да нормально. Машка сама по себе, он сам по себе. И никаких претензий друг к другу.
— Это Алик, который Есаков? — уточнил Константин Петрович. — Я немного знаком с его отцом. Специалист по энергетике. Какое-то время возглавлял Сибирскую ГРЭС. Не знаю, чем он при Хрущёве проштрафился, но какое-то время был не у дел. Сейчас получил назначение на партийную работу в Ленинград.
— Я знаю. Мать с отцом уехали ещё полгода назад, а Алик тогда еще был женат, но я его уже не застал. После развода он сразу уехал к родителям.
— А что это за девочка, Мила? С Машей была. Такая стеснительная, всё платочек в руках теребила, — спросила вдруг мать. — Но красавица. Глаза, что твои озёра — утонуть можно, синие, а сама брюнетка. И ресницы: хлоп-хлоп. Вот, думаю, парни по ком сохнут. Это чья ж такая?
— Мила!? — я растерялся, а сердце заколотилось вдруг так, что мне показалось, и мать, и отчим слышат, как оно бьётся в груди.
— Это, мам, Мила… Она училась здесь… на филологическом, — проговорил я, смешавшись, встал и подошёл к полкам с книгами, потому что мне показалось, что краснею. Слишком неожиданным было для меня то, что Мила приходила к моей матушке. И я понял, для чего ей это было нужно: она любила меня, ждала и хотела прикоснуться хотя бы к части меня в лице моей матери и дома, где оставался мой след. Я представил, как нелегко было ей решиться на это, и мне передалось состояние, в котором она находилась, когда переступила порог квартиры моей матери и отчима и сама познакомилась с ними, хотя это я должен был давно представить её своим близким и матери в первую очередь.
Странное чувство охватило меня. Мне хотелось немедленно, сейчас же, ехать к ней, увидеть, обнять и больше не расставаться никогда. Теперь я знал наверное, что она всё ещё любит меня, и знал, что только она мне нужна и никто больше. И холодный страх, от того, что может случиться непоправимое, если я промедлю, стал закрадываться в душу…
Я кое-как попрощался, быстро пошел в прихожую, надел туфли и выскочил за дверь, оставив в недоумении и мать, и отчима, которые, хотя и знали за мной некоторые странности, привыкнуть к ним не могли.
Глава 2
На такси во Мценск. Родители Милы. Враждебный приём и нелицеприятный разговор. Удручающее письмо. «А нужно было просто любить». Всепонимающий таксист.
На Ленинской я поймал такси. «Во Мценск», — сказал я нервно, садясь рядом с водителем. Водитель колебался, и я добавил: «Туда и обратно». Водитель, молодой малый в лихо сдвинутой на бок кепке, бросил на меня изучающий взгляд и заломил цену. Потому как решительно я сел в машину, он понял, что я спешу и не стану торговаться.
До Мценска мы домчались меньше, чем за час. Я знал адрес Милы. Она жила с родителями в центре в трёхэтажном кирпичном доме. Я нашел нужный дом, с замиранием сердца поднялся на второй этаж и позвонил. За дверью сначала стояла тишина, и я нетерпеливо нажал ещё раз на кнопку звонка, но тут же послышался щёлк английского замка, и дверь открыла мать Милы, которую я сразу узнал, хотя ни разу не видел.
