Здесь такое однообразное существование, что тупеешь и теряешь счёт дням. Если бы не Марьяна, я бы и не знала, какое сегодня число. Она молодец. Вот характер! Когда нас привезли и всех фотографировали, она стащила кусок мела, которым писали на досках имена. Сделала вид, что он рассыпался в руках, а сама спрятала. А потом в комнате на стене написала календарь на два месяца от дня приезда. И мы даты зачёркиваем, чтобы совсем счёт времени не потерять. Как месяц кончается, стираем и следующий за начавшимся пишем. Это хорошо, что только два месяца поместилось. Наверное, если бы перед глазами было всё то время, что мы здесь, совсем тошно стало бы. Интересно, что анвайзерки, может, и видят, но не возражают.
Туфли, в которых я приехала, совсем развалились на торфе. Не могла работать в этих проклятых хольцах. Переобувалась в свои. И глупо сделала. Надо было привыкать к хольцам, как Валюха, у которой выбора не было. А теперь вот где взять новые? Так, мелочь всякую можно купить: леденцы, заколки и шпильки всякие… Вот тетрадка эта целую марку стоит. Говорят, на рынке по коммерческим ценам еду и одежду-обувь продают. Но нас всё равно на рынок не пустят. Да и далеко. Зде́нек сказал: от нас почти 10 км до рынка — это в городе. Рядом в посёлке рынка нет. Только магазин, церковь и вроде бы школа.
Подумаю, может, про Зденека ещё напишу потом. Если захочется. Ведь обсудить-то не с кем. Валюшки нет, Нины нет, Марьяны я немного стесняюсь, а девчонки все чужие…
28 июня
Нам разрешили писать домой. Только на специальных открытках, которые выдаёт лагерфюрер[100]. Их называют посткартами. На них помещается не больше 25 строчек, и то — если очень мелко и аккуратно писать. Деревенские ведь как начнут здороваться… и всё не по делу. Вот я у Маруси вчера видела: «Здравствуйте, дорогие мама, папа, братья Васечка и Ванечка и сестрички Тася и Катя, и привет передаю с чужбины крёстным и бабушке…», да ещё всё это криво и крупно. А потом плачет, что места не осталось, а другую карточку не дают. Я помогаю: объясняю, что не надо так длинно здороваться, а только коротко и чётко писать главное. И слова надо аккуратно выбирать, не жаловаться в открытую. Цензура проверяет всё, так что о плохом ничего нельзя написать. Пишем, что живы и здоровы.
У посткарты две половинки. На одной мы пишем, а другую надо оставлять пустой. Говорят, нам на этой пустой части будут отвечать из дома. Конечно, немцы обеспечивают почту только на оккупированных территориях и заинтересованы в том, чтобы мы ничего плохого не писали. А если Крым освободят — наверное, никакой связи и не будет.
Одна украинка из новых сказала, что, уезжая, с родными договорилась: если в Германии нормально или хорошо, рисует на письме солнце, а если плохо — цветок. Так она во всю открытку цветок нарисовала. А я своим написала: «Питаемся мы хорошо: как у нас в 32 году».
5 июля
У нас сменились охранники и надзиратели и появился новый лагерфюрер Шрамм — пожилой, спокойный. Он немного знает русский — прошёл германскую войну на русском фронте и даже был в плену. Волчиху куда-то перевели — мы так радовались! Вместо неё теперь тоже немолодая — Анна. Они, похоже, с Эрной подруги или хорошо знакомые просто. Анна не зверствует. Она внешне будто равнодушная и делает всё только от сих до сих. Лишний раз не проверит, не дёрнет. А может, просто жалеет нас, но боится показать?
У наших соседей — парней в чешском лагере — режим посвободнее. Им даже за территорию в нерабочее время ходить можно. Их возят автобусами куда-то на дальнюю фабрику. Чехам вообще-то запрещается с нами общаться, но новые надзиратели и охрана закрывают на это глаза. На нашу территорию не пускают, конечно, а через колючку, особенно за дальними бараками, мы отлично общаемся.
Один хороший паренёк по имени Зденек очень мне нравится. Я стесняюсь с ним подолгу болтать, а девчата говорят, что он точно меня выделяет среди всех. Я, конечно, не влюбилась, нет. Но он и правда симпатичный. Чешского я не знаю, но там много слов, похожих на наши, и на смеси русского, чешского и немецкого (хотя, надо признать, немецкий у меня по-прежнему плохой) мы умудряемся друг друга понимать.
Ребята просят нас помочь — починить одежду или там носки заштопать, а с нами делятся продуктами из посылок. Если я правильно поняла, чехи и французы раз в месяц получают посылки от Красного Креста. Одну коробку на двоих — килограмма три. Там еда, вещи какие-нибудь, вроде даже табак. Ну, табак нам неинтересен, а они делятся кто чем может. Немного, конечно, но всё-таки не так голодно. А нам посылок не положено. Говорят, Красный Крест советским не помогает, даже военнопленным. А мы не военные, и, значит, не военнопленные, и вообще непонятно кто.
На фабрике нам так же дают выходной. Работаем шесть дней по 10 часов в две смены. Первая — с 6 утра до 4 часов дня, вторая — с 4 дня до 2 часов ночи. Выходной у разных бараков в разные дни. Нас стали выводить на прогулки. Группами и под конвоем. Иногда, если конвойным хочется себя побаловать, они разрешают и нам посидеть в кафе на площади и заказать кофе или пива. Всё-таки развлечение. Мы хоть окрестности увидели. Очень, кстати, красивые. Удивительная смесь холмов и низин, ухоженные поля, множество деревьев вдоль дорог. Все дороги идут вверх-вниз. В низинах хорошие луга, и там пасут скот. Ну прямо как на старинных картинках. Но, конечно, гулять толпой под конвоем небольшое удовольствие.
