Я, можно сказать, пошла по стопам Мэри и занимаюсь журналистикой профессионально. Один известный редактор в Нью-Йорке учил нас, начинающих журналистов, как правильно сочинять «крепкие очерки»: читатель может подозревать, что ему рассказывают вымышленную историю, но не должен прийти к выводу, что автор лжет. Что касается матери, мне хочется говорить правду и ничего кроме правды, но, к сожалению, я точно знаю лишь то, что наблюдала сама.
В 1928 году Вирджиния Вулф опуликовала небольшой текст под названием «Своя комната», который стал одним из манифестов феминизма. Чтобы обрести независимость и преуспеть в литературной работе, пишет она, женщине нужны деньги и своя комната. Странная логика. Найдется ли человек, не нуждающийся в деньгах, чтобы стать независимым. Будут деньги – будет и комната, будет много денег – будет всё остальное. Не понимаю, причем здесь половые различия. С Вулф я полностью согласно в другом: противопоставлять два пола друг другу сложное и ненужное дело, ведь тогда нарушается целостность сознания. Чтобы родилось нечто стоящее, жизнестойкое, полноценное, необходимы оба начала, мужское и женское, брачный союз противоположностей в одной голове, в одном сознании. Мэри думала так же, но в случае с ее авантюрой половые различия действительно имели значение. Газетчики высмеивали мужчин, пускавшихся в турне с десятью долларами в кармане, а по поводу Мэри Берри, продававшей белые ленточки Общества трезвости по 10 долларов за штуку, могли написать, что это самая замечательная девушка между Рио-Гранде и Рождеством 1895 года. Женщина нередко выигрывает именно потому, что она женщина.
Мэри искала свой путь как женщина и, уже будучи в пути, нашла себя как человек. Меня всегда удивляло, как ей удавалось совмещать собственный бизнес, журналистику и общественную активность. Она не всегда соглашалась с феминистками, беспощадно критиковала радикалов и провокаторов типа Эммы Голдман, при этом исправно платила членские взносы в пользу Союза Женщин. Самыми серьезными проблемами она считала детский труд и расовую дискриминацию. Ее сердце клокотало от ярости, когда она слышала рассуждения индустриальных толстосумов о том, что детей, работающих на производстве, надо призывать к внимательности, чтоб малютки не теряли пальцы, не ломали руки-ноги. Угольные и стальные тресты ценили детский труд – вот уж где не было места дискриминации. В шахтах низкорослые проворные мальчики откатывали вагонетки с углем и задыхались в штреках. Сотни детей погибали или превращались в беспомощных инвалидов. Сотня –другая ребятишек списана – ничего страшного, в забое шахтеров погибает больше. Сотню негров в год линчевали – невелика потеря. Мэри неустанно призывала женщин вырабатывать в себе политическое сознание, чтобы защищать права всех угнетенных, независимо от пола, возраста, цвета кожи. В наше время детский труд запрещен, а ку-клукс-клановцы «трудятся», непокладая рук и не снимая копюшонов.
Мэри часто говорила: слава Богу, мне везет. Она ушла от нас в своем доме на озере Шамплэн 22 октября 1929 года, за пару дней до широко объявленной смерти американских денег. Не знаю, в какого бога она верила и верила ли вообще, но в ней сидел страх перед высшей силой, беспощадно рушившей ее планы в том, что она называла борьбой за справедливость. Больше других ее взгляды поддерживал сын, которым она очень гордилась, он выучился на доктора, стал кардиохирургом. А вот старшая дочь возненавидела мать, порвала связь с родней и приняла монашество под именем сестра Северина. Брат писал ей гневные письма: «Забыла, кто твоя мать? Она мировая знаменитость, с которой говорили сильные мира сего, включая особ королевских кровей. Кем ты себя возомнила, чтобы презирать ее настолько, чтобы не давать о себе знать? В тебе нет ни капли сострадания к ближнему. Как можно стать утешением для других, разрывая сердце собственной матери? Ясно, что ты стала монахиней на зло родителям». Мэри упомянула старшую дочь в завещании. Сестра Северина приехала на похороны в полном монашеском облачении, не проронила ни слезинки, на поминальном обеде заявила, что отказывается от любого наследства, и уехала на ночь глядя.
И еще один шрих к портрету, который мне дорог. Несколько лет мы с мужем работали в Финляндии, в американской миссии. До революции 1917 г. Финляндия была частью Российской Империи, откуда семья Мэри эмигрировала в Америку. В 1920-е годы Россия стало магическим словом. Социалисты говорили Россия, подразумевая новую жизнь, социальную справедливость, равенство и братство трудящихся. То, о чем так долго грезили женщины, в России стало явью. Полное равенство полов, свобода выбора, свободая любовь, долой брак и стыд. «Товарищ Коллонтай – вот истинный образец Новой Женщины», гремела прогрессивная пресса. Мэри пристально следила за событиями и прислала мне на эту тему длинное письмо, которое заканчивалось довольно неожиданно: «Я знаю одну женщину, наша давняя клиентка, любит подробно описывать предстоящую охоту, каких гусей принесет домой, точно знает их количество и даже дает каждому имя, чтобы потом объявить за обедом, кто лежит на блюде. Ее дочь недавно сказала мне, что, повзрослев, догадалась, что дичь, фаршированная айвой, яблоками или фигами с изюмом, это домашний гусь, купленный на фермерском рынке». Я была обескуражена, прочла эти строки несколько раз, но только много лет спустя поняла, что моя мать еще и философ, мудрая женщина.
Известно, что Мэри вела дневники. В какие руки попал весь ее архив, я не знаю. Мне удалось видеть только последний дневник. Последняя запись в этом дневнике: «Я думаю сейчас только об одном – как отдать долг банкиру». Такая вот банальная житейская проблема – Мэри никогда не задерживала зарплату своим сотрудникам, даже в ущерб себе. Через сутки ее не стало, мгновенно. Удар. Доктор сказал, она не мучилась. Хочется думать, что она закрыла глаза, чтобы во сне перешагнуть в следующую жизнь, как моя любимая героиня – живая душа из книги Вирджинии Вулф «Орландо». Иногда мне кажется, что моя мать – не реальный человек, а странствующая душа, которая меняет облик, пол, занятия и любови, переходя из одной эпохи в другую, но при этом сохраняет главное – верность себе, свою неповторимую подлинность. А когда я рассматриваю ее молодое лицо на фотографии, сделанной в Индии в 1895 году на фоне тигровой шкуры, я думаю, что эта женщина прожила необыкновенно интересную, насыщенную, яркую жизнь. Чего и всем желаю!
ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ВЕК
&ProvodNika: Декабрь 2016. Я в полный голос заявляю: Я – новая женщина двадцать первого века, т.е. антифеминистка. Было время, когда феминизм связывали с борьбой за равноправие, но в 21 веке он переродился в нечто иное. Феминизм 21 века – это движение за исключительные права и привилегии для женщин, в первую очередь, обиженных женщин.
Я против абсолютно порочной идеологии и практики, которая устанавливает определенный стандарт поведения для женщин (страдающая жертва) и соответствующий стандарт для мужчин (агрессивный самец и угнетатель). Если начать разбираться в деталях, то налицо двойные стандарты и постоянное лицемерие фем-активисток. Обиженные индивидуалистки, от девочек до старушек, пытаются переделать мир на свой лад.
Позиция радикального феминизма 21 в. – плевок в лицо нашим бабушкам и матерям, которые, отстаивая законные права женщин, не бесчестили и не проклинали весь род мужской. Феминистки первой волны требовали уважения свободы для себя и призывали женщин учиться допускать эту свободу и для другого, чтобы не впадать в деспотизм. Сейчас мы живем в «культуре конфликта», когда каждый думает о собственной «зоне комфорта» – всё это шаблоны, навязанные «цивилизованному обществу» психологами-кураторами, они же авторы нового феминизма. Это первое. Другое принципиальное отличие от жизни предков – мы живем в обезличенную эпоху интернета, а когда наши предки были молодыми, им приходилось высказывать все друг другу в лицо или выяснять отношения по телефону, но все-таки своим голосом, а не анонимным текстом. Об этом моя новая книга Nobody Expected Fem-Inquisition.
