— Можно…
— Кричи громко, Совет, если захочется…
Совету захотелось почти сразу. Совет особо не разбирал, что именно кричал, но претендент на принятие явно был доволен, потому что делал с каждой секундой все лучше, давая все новые поводы кричать, шептать, стонать, извиваться и просить неизвестно чего, но быстрее…
Потом же Ксюша заснула. Все, как планировал Бродяга.
Но не свернувшись под боком, а прямо на нем, вжавшись своей грудью в его, снова зарывшись пальцами в его волосы, уткнувшись носом в шею…
Зафиксировала намертво, чтобы не смылся… И уснула. Он же…
Смотрел в потолок, улыбался, ждал, пока выспится. И не верил… Немного не верил, что мир вот так… Минуя все препятствия… Вернул ему не просто Ксюшу — а целую стаю со своим единоличным пока Советом. Узурпировавшим власть, явно не обделенным самодурством, склонным к диктатуре… Мирно сопящим сейчас на нем. Придавливая грудную клетку, вроде бы мешая дышать, а на самом деле… Ему уже сто лет не было так легко. Так хорошо. Так правильно…
Ему сто лет так яростно не дышалось, сто лет так яростно не хотелось жить…
* * *
— Я кофе заварила…
На работу они ожидаемо опаздывали. Пока Иван плескался в душе, Ксюша успела придумать нехитрый завтрак, на стол накрыла…
Это почему-то вызывало в ней невообразимую бурю эмоций. Хотя, вероятно, сейчас все на свете вызывало бурю…
Она доставала из холодильника продукты… И не верила, что готовит на двоих.
Ставила в кофемашину чашку… И не верила, что выбирает его любимый эспрессо, а не свой латте.
Опускала на стол две тарелки… И все сомневалась — а точно нужна вторая? Ей не мерещится?
Не мерещилось.
Ваня неслышно сзади подошел, когда она стояла у стола, растерянно поправляя салфетки, положил руки на талию, всем телом прижался, чуть сгорбился, чтобы была возможность поцеловать ее за ухом. Он делал это так просто, так органично, так бессовестно… Будто она уже совсем простила. Уже совсем все, как было раньше. И дрожь опять волной, потому что… Кажется, да…
— Спасибо. Голодный зверски.
Будто подтверждая свои слова, вслед за поцелуем последовал укус. Легкий, но довольно неожиданный, Ксюша чуть не подпрыгнула, высвободиться попыталась, глянула серьезно…
— Я не съедобная, Тихомиров…
— А я разве о еде говорил что-то?
Ксюша застыла на мгновение, потом уголки губ чуть приподнялись, взгляд из серьезного снова стал немного затуманенным.
— Я не собираюсь испытывать муки совести из-за того, что ты полгода голодал… — честно сказала, пусть тон и был дразнящим.
— Можешь не испытывать. Но в наверстывании поучаствуешь.
Беспокойные руки вновь поползли под одежду… Никто не знал, каких усилий Ксюше стоило вывернуться все же, на безопасное расстояние отойти… И речь не о том, что Бродяга как-то сильно держал, нет — играл просто. Да только… Ксюше самой высвобождаться не хотелось, но мир ведь не схлопнулся до размеров их квартиры. Им действительно нужно было на работу попасть, встречи, звонки, совещания…
— Сядь и ешь, — серьезным тоном сказала, сама с противоположной стороны стола устроилась, грела руки о чашку с чаем, не слишком активно в своей тарелке ковырялась, не в силах отлипнуть взглядом от него — голодного, взлохмаченного, с капельками воды на голых плечах, с чувствительными пальцами…
Правая рука была занята — орудовала вилкой, а вот левая лежала на столе, сжатая в кулак…
И Ксюша не сдержалась… Скользнула ладонью по столу, коснулась кончиком указательного пальца одной из выступающих на его кулаке костяшек… Потом в ямку… И другой костяшки… И снова в ямку…
Сама не заметила, как слезы на глаза навернулись…
— Ксень… — зато он заметил. Вилку отложил, поймал ее взгляд — раненный, своим — виноватым…
— Я просто счастлива, Вань…
Ксюша знала, что теперь всю жизнь может из него веревки вить. Имеет право. И он будет терпеть. До поры до времени точно будет терпеть. Но ей не хотелось.
Хотелось просто по руке его водить, осознавать, что у нее одной есть такая опция, в воспоминания нырять, а оттуда в реальность возвращаться. В которой… Все так хорошо, как никогда еще не было, наверное.
Невзирая на все трудности, которые еще только предстоят.
* * *
— Давай за город уедем на выходных? — Иван завел разговор, когда они уже позавтракали, а теперь одевались.
Как когда-то давно. Он — в спальне, Ксюша в гардеробной, щеголяя полуголой в поисках желаемого наряда…
— Зачем? — выглянула, окинула его… слегка помятого, во вчерашнем, взглядом, потом снова в гардеробной скрылась. — Привези вещи, Тихомиров.
Ваня хмыкнул… Это не звучало как романтичное: «возвращайся домой, любимый»… Но он и не особо-то надеялся на подобное.
Всему свое время…
— Хочу завезти тебя в лес, чтобы дорогу размыло, и ты при всем желании не смогла сбежать…
— Зачем? — снова выглянула, положила на кровать вешалку с рубашкой. Выглаженной, свежей, новой…
Стала сама расстегивать ту, что на нем…
— Не смотри так. Просто забыла отдать…
Смотреть он не перестал, но вот язык решил попридержать. Ему не нужны были признания Ксюшиной слабости. Что оставила «на всякий случай». О чем думала, когда «забывала». Почему не выбросила. Важно было другое — она шла навстречу. Так уверено, что даже страшно становилось.
— Спасибо…
Ксюша стащила с него вчерашнюю рубаху, бросила на пол, дождалась, пока новую наденет, стала застегивать…
— Зачем завозить меня в лес?
— Хочу немного вакуума. На двоих.
— В квартире его недостаточно?
— Нет. Выключим телефоны…
— Ты сам-то веришь?
— Поговорим…
— Думаешь, я хочу говорить?
— Мы должны поговорить, Ксюш. Гормоны пройдут, проблемы останутся.
Ксюша хмыкнула, застегнула последнюю пуговицу, чуть отошла, окидывая мужа новым взглядом — уже одобрительным.
— Хорошо, что ты понимаешь, что тебя спасли гормоны…
— Но я не хочу надеяться только на них…
На долю секунды встретились два серьезных взгляда. Два взгляда людей, которые прекрасно понимают, что далеко не все решено…
— Я обещала родителям, что приеду…
— Перенеси. У отца ведь скоро юбилей?
— Да…
— Перенеси до юбилея, Ксюш. Ты знаешь, что сейчас важнее.
Она знала. И Ванина идея… Наверное, он прав. Им все же нужно поговорить. Нужно поговорить так, чтобы она не смогла сбежать, поджав хвост, вновь начиная лелеять свою обиду. Чтобы она могла выплеснуть пусть не все, но хотя бы толику того, что до сих пор хранилось в сердце.
