Закончился «командир погибшей при высадке разведгруппы особого назначения».
Остался исключительно комвзвода морской пехоты 382-й ОБМП ЧФ старший лейтенант Алексеев…
К своим добрались не все.
Троих бойцов пришлось оставить там, в безымянном лесу в нескольких километрах от Мысхако — забрать с собой тела павших никакой возможности не имелось. Единственное, на что, хоть и крайне нехотя, согласился Шохин — наскоро похоронить их в неглубокой дождевой промоине в паре десятков метров от места боя. Ближе было нельзя — рано или поздно гитлеровцы обнаружат пострелянных горных егерей. И, пытаясь выяснить, кто их перебил, наверняка раскопают свежую могилу.
Украдкой уложивший вместе с телами покореженный осколками брошенной кем-то из осназовцев гранаты пулемет и парочку немецких касок, Алексеев надеялся, что это позволит будущанским поисковикам без проблем назвонить металлодетекторами место захоронения. Впрочем, даже если это и случится, опознать бойцов все равно не удастся, в любом случае перезахоронят безымянными. Просто потому, что не было времени нацарапать их фамилии на каком-то личном предмете — котелке, там, или фляжке…
Погибли младший сержант Анатолий Мелевич, один из осназовцев, имени которого старлей так никогда и не узнал, и главстаршина Егор Прохоров, всеми силами стремившийся поучаствовать в бою вместе с боевыми товарищами. В бою, оказавшемся для радиста последним…
Глубокой ночью старший лейтенант и контрразведчик поднялись на борт одного из быстроходных катеров, доставивших на плацдарм боеприпасы, провизию и пополнение. Все произошло настолько быстро, что Степан даже не успел доложиться кап-три Кузьмину — разве что с Аникеевым и Левчуком удалось попрощаться. Прямо там, на узком и каменистом берегу, освещаемом резким химическим светом запускаемых фрицами ракет.
Вот только прощание вышло каким-то… странным, что ли? Нет, не с Ванькой, которому Степан просто сунул в руки трофейный пистолетик, напутствовав насчет подарка медсестричке, и порывисто обняв напоследок — со старшиной.
Обождав, пока Аникеев отойдет подальше, Левчук неожиданно негромко спросил:
— Слушай-ка, старшой, тут такое дело… Нет, можешь не отвечать понятно, но все одно спрошу: ты все ж таки откуда? Столько времени бок о бок провоевали, уж сто раз погибнуть могли. Кто его там знает, свидимся ли еще. Или снова смолчишь?
— Не смолчу, Ильич, — задумавшись лишь на пару мгновений, принял решение Алексеев. Да и врать — точнее, постоянно что-то недоговаривать — надоело аж до… сильно, короче, надоело. А что на подобную откровенность кое-кто, не станем конкретизировать, может косо поглядеть? Да и фиг с ним, старшина зря болтать не станет, не тот человек.
И потому старший лейтенант заговорил — торопливо, спеша уложиться в те несколько десятков секунд, что у них еще оставались:
— Понимай мои слова, как хочешь, но я не отсюда, не из этого времени. Из будущего я. Между моим временем и сорок третьим почти восемьдесят лет. Учения у нас были, примерно на траверзе Южной Озерейки. Ну, или Озереевки, как ее в будущем называть станут. Высаживались на плавающих бронетранспортерах с борта десантного корабля. Штормило в тот день сильно, плюс мехвод мой сплоховал. Короче, движок волной захлестнуло, тонуть начали. Я пацанов своих вплавь отправил, там до берега-то всего ничего оставалось, а сам задержался случайно — рукавом за крюк на башне зацепился. Бэтэр погружаться стал, и меня следом потащил. Пока куртку… ну, бушлат скидывал, автомат потерял и сам едва не утоп. Вынырнул — а вокруг ночь, хоть только что белый день был, трассеры летают, стрельба, взрывы. Последнее, что помню — рвануло неподалеку, хорошо, рукой за спасательный круг уцепиться успел. Ну, а дальше ты лучше меня знаешь…
Левчук молчал, чуть приоткрыв рот, и ошарашено хлопая глазами.
И Степан неожиданно понял, что, очень на то похоже, только что совершил свою самую большую ошибку в этом времени. Ведь, спрашивая, откуда он, старшина наверняка имел в виду спецслужбу, к которой он принадлежит! И абсолютно точно ожидал услышать нечто вроде «военная разведка», «госбезопасность» или «разведка ВМФ»! Вот это он прокололся напоследок, блин и еще сто раз блин…
Но отступать было поздно (старшина по-прежнему молчал), и Степан продолжил:
— Короче, Семен Ильич, с этой секунды можешь про меня думать, что хочешь. В конце концов, у меня контузий хватает, может я и взаправду псих. Но все это — правда. Ты ж мой штык-нож видел? Его только годах в шестидесятых производить начнут, как и автомат, для которого он предназначен. Если до Победы доживешь, лет через пятнадцать после войны и сам подобные увидишь. А больше нет у меня никаких других доказательств, понимаешь? Утонуло все, и куртка с документами и опознавательным жетоном, и каска с разгрузкой, и сумка полевая. Короче, зря я все это…
— Война когда закончится? — остро взглянув в глаза, внезапно спросил Левчук. — Или не положено мне подобного знать?
— В моем времени фашисты безоговорочно капитулировали девятого мая сорок пятого года, хотя Берлин мы почти неделей раньше взяли. Потом еще японцев добивали, к лету и они тоже капитуляцию подписали. А парад Победы провели на Красной площади 24 июня. Но это в моем, здесь история уже изменилась — мы с тобой ее и изменили! — так что теперь, глядишь, и пораньше управимся.
— Значится, вот откудова ты все наперед знал, старшой? — глухо пробормотал старшина, опуская взгляд. — И что десант наш провалится, и что уходить к Станичке нужно, пока не окружили, и про все то, о чем ты ребятам рассказывал… Не было никакой секретной разведгруппы под твоим командованием?
— Не было, старшина, — со вздохом согласился Степан. — Вот только без обид, лады? Сам понимаешь, если бы я тебе или тому же комбату, сразу всю правду выложил, мы б с тобой сейчас не разговаривали. Да и до Мысхако, скорее всего, не дошли бы.
— Какие уж тут обиды, — с горечью ответил тот. — Тут бы самому с ума не свихнуться, от таких-то новостей! А насчет девятого мая я запомню, за это огромное тебе спасибо! Хотя, надеялся, что пораньше сдюжим.
— Так, может, и сдюжим, Ильич! Я ж сказал — изменилась история, просто пока что не особенно сильно. Ты только, гляди, не погибни сдуру, и пацанов наших сбереги, добро?
— Это приказ, тарщ старший лейтенант? — хмыкнул старшина.
— Вот именно, что приказ! — твердо ответил Алексеев. — Мой, так сказать, последний приказ в качестве командира нашей разведгруппы. И попробуй только его не выполнить! На том свете отыщу, да спрошу по всей строгости! Все, не поминай лихом, старшина, побежал — вон, и товарищ контрразведчик косится. Ты только вот что — про разговор этот особо не треплись, уговор?
— Чай не дурак, понимаю кой чего, — криво ухмыльнулся Левчук. — Удачи, командир!
— И тебе, старшина. Пацанам, с кем попрощаться не успел, отдельный привет передай. До встречи!
— До свиданьица, старшой. Авось, и взаправду еще разок свидимся. В самом ихнем проклятущем Берлине, а?
