Книга Пойма - Джо Р. Лансдейл

Во мглистой, сырой и грохочущей стене дождя бабушка потеряла дорогу из виду, и вот оказалось, что мы движемся к лесу. Казалось, деревья вот-вот выпрыгнут нам навстречу.

Когда бабушка осознала свою ошибку, мы уже скользили по грязи и мокрой траве. Машина свернула вбок, ещё немного проскользила, как по смазанному маслом стеклу, и наконец встала, мягко уткнувшись задней частью в ствол платана.

— Чёрт возьми! — проворчала бабушка.

Она попыталась вырулить, но чем дольше пыталась, тем больше колёса перемалывали траву в жидкое месиво и тем глубже зарывались в грязь.

— Ну всё, Гарри, застряли мы. Придётся пешочком.

— Я схожу, бабуль. Позову папу, он придёт и нас вытащит.

— Это по моей вине мы влипли, так что выйду тоже, помокнем вместе.

— Вам необязательно.

— Знаю, но я сама хочу. Сидеть и ждать подмоги меня нисколько не привлекает. Ну-ка глянь вот тут под сиденье.

Я нагнулся. Под сиденьем обнаружился объёмистый деревянный ящик с замком.

— Открывай, — велела бабушка. — Давай-ка поглядим, что у меня там запрятано.

В ящике лежал фонарик, маленький револьвер, небольшая аптечка, коробок спичек, коробка патронов тридцать второго калибра и фальшфейер.

— Понесёшь его, — попросила бабушка.

Я защёлкнул крышку ящика, мы выбрались наружу и двинулись в путь. Дождь лил как из ведра, и вскоре к водяным каплям добавился лёд. Это был град в середине лета, и он так безжалостно молотил нас по голове, что мы свернули с дороги на лесную тропу — в надежде, что под деревьями удастся хоть как-то укрыться.

Стояла темень, видимость из-за дождя и града была совсем никакая, но я довольно скоро сообразил, что наша тропинка ведёт нас прямиком к Шатучему мосту.

Так я бабушке и сказал.

— Значит, тут неподалёку Моузова халабуда, — сказала бабушка. — Можем там пересидеть.

Я поразмыслил над этим. Тут же вспомнилось, как лачугу окружила толпа горожан. Как поблизости вздёрнули Моуза. Страсть как не хотелось спускаться по тропинке к этой хижине, но из-за града у нас не оставалось иного выбора.

Когда мы вырвались из чащи на прогалину, которая вела к реке и к лачуге, град уже лупил по нам с такой силой, словно пытался вогнать в землю. От ударов на голове вздулись шишки, а студёные капли пробирали до самых костей. Теперь уже было темно как ночью, так что бабушка достала из ящика фонарик, и при его свете мы устремились по склону холма, который вёл нас к намеченной цели. Вот наконец и хижина. Мы ввалились внутрь через приотворённую дверь. Своим появлением спугнули енота — тот отпрыгнул и зашипел.

Бабушка толкнула меня вдоль стены, а дверь оставила незакрытой, однако перепуганный зверёк не хотел уходить. Тогда бабушка ткнула в него ножкой стула, енот юркнул в открытую дверь и исчез за стеной дождя и града. Мне стало его даже жаль.

Закрыв дверь и приперев её как следует деревянным бруском, бабушка пошарила фонариком по углам. В хижине всё было вверх дном. По полу в беспорядке валялась немногочисленная одежда. На полках лежали кучки просыпанной муки, стояло несколько жестянок и разбитых банок со съестным. Не знаю, кто устроил тут разгром после гибели Моуза — может, толпа, а может, дикие звери.

На полу, рядом с осколками банки с чем-то съедобным, но уже сгнившим, лежала фотография какой-то чернокожей женщины в рамке. Там же была карточка без рамки — как я понял, на ней запечатлен сын Моуза, тот, что ушёл в лес и не вернулся. Она была вставлена в ту же рамку, что и фото женщины, — просто забита под край. Карточка значительно потускнела. Мальчику на вид было около одиннадцати. Рассмотрел его поближе и сообразил, что это изображение какого-то белого мальчика — его вырезали из каталога «Сирса и Робака», а лицо заштриховали простым карандашом. Так я толком и не понял, в чём тут было дело. Ни тогда. Ни сейчас. Лицо женщины выглядело очень тёмным, а его черты — едва различимыми. Я установил рамку с фотокарточками на столе.

В углу комнаты притулилась кровать — незатейливый деревянный каркас с матрасом и набросанными поверх него покрывалами.

— Что-то здесь как-то странно пахнет, — протянула бабушка.