— Да, — сухо проговорила я.
— Алиночка, а ты где? — ласково заговорила со мной родительница. С чего бы это вдруг?
— Гуляю, — честно ответила. Это можно было не скрывать.
— Иди домой, уже поздно.
Ну, допустим, не настолько уж и поздно, чтобы я мчалась под родительское крыло. Тем более, что отношения у меня с ними пока еще не до конца налажены. Приду, мама в очередной раз попытается поговорить спокойно, но все сведется к тому, что я еще ребенок и не могу принимать самостоятельно решения. Не могу работать, встречаться с кем хочу, не имею даже права на собственное мнение.
— Я посижу немного в кафе и пойду, — и это я тоже не стала скрывать.
За отработанные пару недель мне как раз заплатили достаточно, чтобы я сходила один раз в не самое дорогое место и попила не самый дорогой кофе. Зато мне не нужно было брать на это деньги у родителей.
— Алина, когда же ты поймешь, что мы желаем тебе только добра.
— Ваша доброта меня душит, — последнее, что произнесла я, перед тем, как отключиться.
Перезванивать родительница не стала. Поняла, наверное, что и на этот раз меня не удастся переубедить.
Зайдя в кафе, села за столик возле большого окна, в который было довольно неплохо видно дом Грома и стала ждать, когда ко мне подойдет официантка. Та появилась буквально через пару секунд, представилась Елизаветой (хотя внешне больше походила на Гульфию или Розалию) и положила передо мной на столешницу тяжелое меню. Спросила, не хочу ли я заказать что-нибудь сразу, и получив отказ, удалилась, оставляя меня, наконец, в покое.
Как и хотела, заказала себе большую чашку кофе. На десерт же взяла чизкейк.
Потягивая горячий напиток, я смотрела в окно, за которым начинался дождь, и все продолжала думать о друге. Это какое-то наваждение. Интересно, а что он сейчас делает? Снова ловит кратковременный кайф или спит, забывшись беспокойным сном? Будет ли у меня еще возможность с ним поговорить? Или Миша начнет избегать общения со мной? Как же все запутано и сложно.
Расплатившись, сидела и допивала остатки кофе, когда увидела в окно, как к дому, в котором живет друг, подъехала реанимация. Сердце замерло, потом совершило сильный удар и упало куда-то в район живота. Нехорошее предчувствие почти физически стало давить на меня, заставляя встать со стула и направиться на выход. В последний момент схватила сумочку, что стояла на подоконнике, и помчалась на улицу. Я должна была убедиться, что с Мишей все хорошо. Что он жив и что это не к нему приехали врачи.
Перебежав дорогу, перемахнула через невысокий забор и чуть ли не бегом помчалась к подъезду, где стояла белая машина с красным крестом. Была мысль позвонить Грому на домашний, но мысль, что может быть он спит, не позволила мне сделать этого. Просто постою в стороне и посмотрю…
Время шло медленно, будто издеваясь надо мной. И вот дверь подъезда открывается и на улицу на носилках выносят накрытого одеялом Громова. Рядом шла его мать, прижимая к лицу платок. Она старалась сдерживать слезы. Я же, поняв, кого погружают в карету скорой помощи, их уже не сдерживала. Плохо понимая, что делаю, подошла к тихо всхлипывающей женщине и схватила ту за руку. Она бросила на меня мимолетный взгляд и, узнав, не стала возражать, когда я вцепилась в ее куртку.
— Что случилось? — спросила я у нее, уже зная, какой будет ответ.
— Передозировка, — хрипло проговорила мама Миши и вытерла с глаз набегающие слезы. — Этого следовало ожидать. Но я все же не была готова к подобному.
— Понимаю…
— Вы едете с нами? — спросила женщина в синей форме, строго смотря то на меня, то на Нину Олеговну (именно так звали маму Миши).
— Да, — ответила за двоих я.
Мне еще никогда не приходилось ездить на скорой помощи. Места внутри было немного, но я смогла разместиться на узкой скамейке, которая была приделана к одной из стенок машины. Носилки, на которых лежал Громов находились так близко, что я смогла взять парня за руку и сжать его холодные пальцы своей теплой ладонью. Он находился в сознании и безотрывно смотрел на меня.
— Налоксон вкололи, действие закончится примерно через час, — стала говорить женщина, сидящая в кресле, ближе всех к водителю. — Постоянно беседуйте с ним, так ему будет легче справляться.
И я начала с ним разговаривать. Говорила обо всем. И было не важно, о погоде я веду речь или о новом поступлении в модный магазин. Мама Миши сидела рядом и тоже пыталась говорить, только ее голос часто срывался, выдавая напряжение и нервозность. Так что в основном болтала я. Друг же молчал. Просто смотрел на меня и все. Но мне было важно, чтобы он слушал и ни в коим случае не закрывал глаза. Хоть рядом и находился врач реаниматолог, даже он не является богом.
Мой мобильный разрывался от звонков мамы, но я не могла с ней сейчас разговаривать. Она очень быстро поймет, что ни о каком кафе речь уже не идет. А обсуждать с ней проблему Грома я не собиралась. Если она и раньше резко реагировала на его зависимость, то когда узнает, что у него случился передоз… Даже думать не хотелось, как рьяно она начнет промывать мне мозги на тему того, что это не тот человек, с которым стоит общаться.
С погоды я перешла на учебу. Понимала, что ему это все не так чтобы интересно. Но о чем еще говорить?
— Скоро подъедем к больнице, — произнесла врач.
Я не желала выпускать руку Грома. Не хотелось покидать его. Но я понимала, что быть поблизости с ним мне не позволят. Сейчас ему нужна была помощь специалистов.
Пока оформили документы, завели карту, определили в реанимацию, прошло примерно полчаса. Нас к нему не пустили, да мы и не настаивали. Будем только мешать. Но с врачом, что будет наблюдать за состоянием Громова, нам поговорить удалось. Именно он рассказал, что надо будет привезти, когда мы сможем навещать пациента, и какое будет проводиться лечение.
— Я поеду домой и соберу ему вещи, — пробормотала мама Грома, направляясь на выход из больницы. — Пойдем, Алиночка. Тебе тоже уже пора домой. Родные, наверняка, беспокоятся. С Мишей все будет хорошо.
— Хочется верить, — пробормотала я, не торопясь уходить. — А если что-то случится?
— Он под наблюдением врачей, — вздохнув, сказала женщина. — Они знают, что делать. Я тоже хочу остаться здесь и ждать результатов обследования. Только вещи сыну за меня никто не привезет. Просить некого.
Пришлось с ней согласиться.
— Дайте мне знать, пожалуйста, когда ему станет лучше, и можно будет его навестить, — попросила ее, когда мы уже шли по улице в сторону метро.
— Конечно, — ответили мне.
Уже почти у самого перехода спохватилась и все же позвонила маме. Трубку она взяла тут же и первое, что я услышала, было:
— Где тебя носит? Почему ты не берешь трубку? Ты где? Почему еще не дома? Что-то случилось?
— Все нормально, — поморщившись, стала говорить. — Я немного припозднилась. Скоро буду, — тут мне пришлось соврать. Путь от больницы до нашего дома был не близкий. Только вот… не говорить же ей, где я была и почему задержалась?
