Меня прошибает холодный пот, а лицо, я прям чувствую это, вытягивается. Кажется, папа принимает это за ответ, потому что начинает торопливо говорить о том, что, по слухам, Илья оставил свою компанию и улетел в Германию на лечение, потому что здесь ему не могли уже ничем помочь.
Уже. На этом слове я вздрагиваю.
Что, вроде бы, сообщения о его смерти или возвращении не было, но некоторые его уже похоронили.
Похоронили.
И папа в это, конечно, не сильно верит, но не мог не сказать, потому что…
На этом «потому что» я киваю, встаю и выхожу.
Остаток праздника проходит как во сне. Я улыбаюсь, исполняю свои обязанности на автомате, танцую с отцом, общаюсь с его друзьями. А когда все расходятся, даю последние указания клининговой службе и поднимаюсь к себе.
Мама окликает меня у самой двери, но я только качаю головой:
— Прости, мамуль… не сейчас.
Я ухожу в свою комнату и тяжело опускаюсь на кровать, чувствуя, как на меня накатывает ощущение глубочайшей усталости и безнадежности.
Если… если все это правда, то становится понятным многое.
Его слова. То, что он появился только спустя три года. То, как долго тянул с разводом и выставлял условия. То, что он проверял раз за разом, способна ли я остаться одна.
Без него.
Обхватываю внезапно озябшие плечи — меня трясет от адской смеси боли и злости.
— П-придурок, — шиплю, не в силах совладать с собой. А потом подскакиваю и хватаю кожаную папку.
Всё там. Все наши старые контракты и мой паспорт, куча бумаг… по которым я все еще остаюсь владелицей и женой. Что особенно актуально на случай…
Даже про себя не могу это произнести. Подрываюсь к ноутбуку и начинаю искать информацию. О его болезни или отъезде нет ничего. Сайт компании переливается корпоративным блеском, в желтой прессе ни слова, пара экономических журналов опубликовали интервью с ним — но зная, как долго те делаются, могу предположить, что взяты те были давно.
Ничего.
И тогда я беру телефон — пишу ему сообщение.
Только после этого переодеваюсь, принимаю душ и ложусь в кровать, слишком взвинченная и уставшая, чтобы нормально заснуть.
Утром сообщение всё еще не прочитано.
Звоню.
Абонент не доступен.
Черт.
Я долго смотрю на себя в зеркало. Лицо заострилось, под глазами залегли тени и вообще… я будто постарела на несколько лет, заглянув туда, куда заглядывать не стоит.
Есть разница между тем, что ты выбираешь собственный путь без человека тебя предавшего, выбираешь, как тебе кажется, единственно верную дорогу… и осознанием того, что ты и правда никогда не будешь вместе с ним. Например, потому, что он исчез. Или не хочет тебя видеть и счастлив с другой.
Или умер.
Осознанием, что ты ни хрена не хочешь этого своего пути, а все бы отдал за возможность снова вывалить на него свои претензии и непрощение.
Непрощение… это глубоко личное. В том, что именно ты не хочешь прощать и кому, так много внутренней правды… Правды о тебе. У непрощенного всегда появляется шанс изменить что-то. У того, кто не прощает — принять себя. Сначала ты понимаешь, что вся эта история лишь про отношения с самим собой, про твои ценности. Потом — по настоящему принимаешь себя и прощаешь другого.
Вот только… иногда для этого слишком поздно.
Я тщательно привожу себя в порядок. Делаю укладку, макияж, крашу ярко губы. Надеваю шикарный костюм и любимую блузку. Собираю небольшую дорожную сумку. И только потом спускаюсь на кухню. Мое любимое место в доме. Отец как-то говорил, что Ирина многое переделала после дизайнера, но до этого помещения, где работала, в основном, «обслуга», она не добралась.
Здесь светло, уютно и очень по-домашнему. А еще сегодня никаких поваров и помощников — только мама у плиты. Сырники делает. В старой футболке и пижамных штанах.
Сердце щемит от этой картины и ощущения счастья, и я про себя произношу благодарность Вселенной.
А еще прошу… «И мне».
— Выглядишь на миллион долларов, Майя, — улыбается чуть смущенно мама, поворачиваясь. — Будешь завтракать?
Я не собиралась.
Но ей отказать не могу.
Сажусь и беру большую чашку кофе, и соглашаюсь на порцию сырников. Отца приветствую, который как раз не смущен — здоровается со мной, а маму прижимает к себе и крепко целует, отчего та вся заливается краской, как девчонка.
Они вместе… Для меня это означает, что выступают одним фронтом.
— И куда ты собралась? — отец дает понять, что на работу я так обычно не одеваюсь.
Я действительно позвонила и сказала что мне нужен выходной… а может и небольшой отпуск.
— К нему? — мама, как всегда, более прозорлива. — Уверена?
— В том, что мне есть к кому ехать? — вырывается то, что меня мучает. — Я попробую.
— Только потому что он…
— Нет. Не только.
— Майя. Ты, конечно, можешь, но… — тянется она ко мне и берет за руки. А я качаю головой и мягко вытаскиваю их.
— Мам, знаешь… мне ведь даже не нужны советы. У каждого свой путь прощения. Не обижайся.
Смотрит сначала чуть удивленно, а потом понимающе.
— Выросла…
Отец только поднимает руки в знак того, что не будет мешать.
Я же еду в офис Каримова.
В фойе бизнес-центра ко мне подходят сразу — и сразу провожают к нужному лифту, без всяких пропусков, как-будто у них есть моя фотография. Впрочем, от Каримова можно и этого ожидать.
— Олег? — я удивленно моргаю.
Бессменный помощник Каримова обитает в соседним с «хозяйским» кабинете и приветствует меня стоя и с уверенной улыбкой. И даже на «вы» называет, хотя, по сути, познакомились мы с ним в тот момент, когда он посадил меня себе на колени и потребовал развлечь.
— Москва — город возможностей, — комментирует он мое удивление.
— И что из этих возможностей… мои? — сразу перехожу к делу.
— Почти всё, — не меняется он в лице.
На секунду прикрываю глаза, а потом выдавливаю глухо:
— Где Илья?
— Это я никому не сообщу.
— Он так попросил?
— Оставил подобные распоряжения. И множество других.
— Например, что, если он умрет, все должно остаться мне? Без всяких проволочек, согласно документам? — иду ва-банк.
— Да. С моей поддержкой и помощью вашего отца вы справитесь, — смотрит спокойно и уверенно. А мне хочется разбить ему лицо, чтобы хоть немного усмирить то, что клокочет внутри меня.
