Ваша Эмма Робинсон.* * *
Привет, доктор Р. Как приятно получить от вас письмо! До чего же я люблю бумажные конверты, они так фантастически старомодны! Держу письмо на тумбочке у кровати и без конца перечитываю. Простите, что ответила не сразу (не успела оглянуться – уже весна). Собственно, и сказать мне особо нечего.
Настучала на вас Скрипуха. Тем не менее я так к ней привыкла, что теперь она часть моей жизни, как и геморрой (организм взбунтовался против бесконечного лежания и дерьмовой кормежки). Подозреваю, что именно она сливает информацию прессе. Очень надеюсь, что не упоминает при этом вас, хотя с нее станется. Другой крысой оказался доктор Звиздюк – понятия не имею, как его зовут по-настоящему, возможно, Джонсон, как вы пишете; он мне ни разу двух слов не сказал, вечно кружит по больнице, размахивая мечом своей бездарности.
Кстати – надеюсь, вы не обидитесь, – я написала вашему идиоту-боссу, Тому Уорнеру, жалуясь на то, как с вами обошлись. Сочинила хвалебную оду в вашу честь и подписалась «Мамочка-монстр» (черт, кто только придумал это дерьмо?!).
Мне надо сказать вам две вещи; три на самом деле. Во-первых, спасибо за добрые слова. Они меня очень тронули и удивили. Наоборот, это я вас должна за все благодарить. Без вас я не шла бы сейчас на поправку. Вы заставили меня радикально изменить свое мнение о вашей профессии. Хотя ваша преемница не слишком впечатляет; мало того что ее портновский вкус ужасен, так она еще и страдает совершенно убийственным галитозом[12]. Я готова сказать что угодно, лишь бы она скорее убралась из комнаты, – лучшая тактика, которая нас обеих идеально устраивает.
Да, соцработница сообщила про детей! Я на седьмом небе! Сначала предполагается раз в месяц, а дальше, если буду исправно принимать лекарства и смирюсь со своим состоянием – страдающей биполярным расстройством психопатки-невротички, – увеличат до двух.
Второй момент – вчера произошло нечто немыслимое. Теперь, когда погода чуточку приободрилась, – между прочим, в дальнем конце сада божественно цветут несколько яблонь, – я стараюсь больше бывать на улице. Короче, я ублажала на лужайке Чокнутую Ситу. Она хотела поиграть в собачек (вообще-то, она хотела «по-собачьи», но тут я сказала решительное «нет», хотя, видит бог, мне очень не хватает ласки), когда Скрипуха вдруг объявила, что у меня посетители. Во множественном числе: посетители. Я важно позволила ей привести «означенных посетителей» в сад – теперь, когда доподлинно знаю, какая она скотина, веду себя с ней еще более презрительно. Я думала, что пришли Карл и папа (который, кстати, в прошлый раз упомянул, что к нему приходила ужасно добрая психиатр, но больше ничего не вспомнил – это вы?). И опять ошибочка. Угадайте, кто пришел!
Да, доктор Р., мои дети! Джош и Энни стояли у задней двери и глядели во все глаза, а рядом маячила соцработнца. Во мне поднялась волна сумасшедшей любви; пуповина материнства никогда до конца не перерезается. На глаза навернулись слезы. Они сильно выросли и вели себя настороженно – вполне объяснимо.
В идеале я, конечно, хотела произвести не такое впечатление – я держала на поводке Чокнутую Ситу, которая задирала ногу у мусорного бака. Увидев их, я от удивления выпустила поводок, и она понеслась по лужайке прямо к ним. Чокнутая Сита и при лучшем раскладе товарищ, скажем так, беспокойный, а теперь в буквальном смысле лаяла.
– Велите ей сидеть! – крикнула я. – Она притворяется собакой!
Дети хлопали глазами. (Я выгляжу уже не так жутко: волосы отросли густые и сильные, от прогулок на солнце немного загорела. Короче, нормально выгляжу. Только вот на поводке у меня стояла на четвереньках огромная индианка.)
Энни, как всегда, сразу откликнулась.
– Место! Дрянная собачонка! – крикнула она.
Чокнутая Сита послушно опустилась на зад, высунула язык и, пыхтя, приготовилась к игре. Я догнала ее, схватила поводок и привязала к дереву.
