Твой Анатоль».Руфина появилась в темном проеме.
– Я уложила детей. Анатоль, я соскучилась и хотела бы видеть тебя в своей спальне, – тихо произнесла она. – Прости меня за испорченный обед.
– Дорогая, ты взрослая женщина и мать. А я отец. Мы не можем вести себя столь легкомысленно. Я не сделаю ничего, что может повредить ребенку.
– Но доктор сказал, что на этом сроке вполне еще можно. И потом поза…
– Нет, нет и нет. Если я, мужчина, терплю свое положение и отвлекаю себя от гласа плоти, то тебе, женщине, сделать это много проще.
– Проще… – она опустила глаза.
– Кстати, завтра, на рассвете, я уеду.
– Но ты же пробыл с нами так мало!
– Дела. Рано утром, в понедельник, я должен быть на важном совещании. К слову сказать, я там председатель. И мне совершенно нельзя опаздывать. Мало ли какая будет дорога.
– Но ведь дождей не было.
– Не везде…
Она развернулась и тихо вышла.
Утром он тихонько поцеловал спящих дочерей и покинул поместье.
Всю дорогу его мучила совесть, но он старался заглушить ее глас. В нем будто заново проснулся дерзкий бунтарь, тот юный повеса, которым он помнил себя в молодости. За окошком мелькали поля, цветущие клевером и васильками. Уже вовсю поднялась зеленая пшеница. Знойное лето стояло в самом зените. Утренние птахи заливались звонкими трелями. Краевский старался не думать о том, вернется или нет Людмила.
«Если она не вернется, я сам ее разыщу. Я дам матери много денег. Я постараюсь найти нужные слова. Все будет так, как я хочу…»
В городской особняк он прибыл к полдню воскресного дня. Он браво ходил по комнатам, проверяя новую побелку. Отсчитал за нерадение дворника, приказал получше вымыть полы в том крыле, где они теперь тайно обитали с Людочкой, и заставил хромоногую Елену перестелить постельное белье.
Елена делала все быстро и аккуратно, искоса, с трепетом поглядывая на графа. Когда она прибралась в спальне и на этаже, он подозвал ее к себе в кабинет.
– Елена, я знаю, что вы были дружны с Людмилой Петровой. Это так?
– Да…
– Хорошо. Я вот что вам хотел еще раз напомнить: постарайтесь с ней больше не заговаривать в мое отсутствие. Если я еще раз услышу, что вы нарушили свое обещание, я тут же, без выяснения причин, рассчитаю вас. И даже не посмотрю на то, что ваш отец болен, и вы сами нуждаетесь в деньгах. Вы меня поняли?
– Да, Ваше сиятельство.
– Хорошо поняли?
– Да…
– Идите.
Весь вечер Краевский разбирал свои старые письма, жег ненужные бумаги и пил крепкий коньяк. Он с волнением ждал утра. На рассвете он побрился, тщательно привел себя в порядок, расчесал волнистые волосы, надушил бороду и надел новый английский костюм, светло серого оттенка. Выпил чашечку кофе. Затем он сел в кресло и принялся читать книгу. Уж в десятый раз его глаза рассматривали пожелтевшую страницу старого романа, но буквы прыгали перед глазами, а сердце гулко стучало в груди. Он ждал ее…
Когда часы пробили ровно десять, он подошел к высокому окну кабинета. Садовая дорожка за чистым стеклом выглядела безлюдной. Это было самое пустынное место на всей планете. Небо посерело, стал накрапывать дождь.
«Она не придет… Зачем я ее отпустил? Болван! Что теперь? Это смерть. Теперь я умру. Я умру без нее…»
Он метнулся назад и сел в кресло. Снова налил себе коньяку. И медленно подошел к окну. По стеклу побежали капли.
«Я застрелюсь…»
В слюдяном блеске водных струй, где-то на конце Вселенной, прямо из серой паутины дождевых капель, возник розовый, трепещущий шар. Он дрогнул, качнулся. Что это? Это был ее кружевной зонтик. ОНА! Она спешила по садовой тропинке, прямиком к крыльцу, спасаясь от потоков внезапного ливня. Она почти бежала. Он отпрянул от окна, закусил в волнении кулак и постарался унять дрожь во всем теле. То, что было в груди, рвалось с ужасающим уханьем наружу. Стало больно. Он расстегнул ворот плотной сорочки. Вздохнул. Губы почувствовали привкус горьких слез.
Через несколько мгновений послышался стук в дверь.
– Да, да, войдите! – стараясь говорить спокойнее, отвечал он.
– Я опоздала немного. Простите, Анатолий Александрович. У возницы сломалось колесо. Пришлось пересесть в другую пролетку. А тут дождь. Я, кажется, промокла, – покрасневшие пальцы смахнули капли с кружевной шляпки.
– Мила… – он смотрел на нее во все глаза.
Людмила вошла, робко задержавшись на пороге. Казалось, что за эти несколько дней она словно бы отвыкла от их сумасшедшего и неожиданного романа, и от ее нового положения в этом доме, и от самого графа – этого безумно красивого, умного и элегантного господина. Она будто заново смотрела на тяжелую ткань дорогих портьер, на потолочную лепнину, на блеск изящной мебели. Ноздри с удивительным наслаждением вдыхали аромат его дорогих английских сигар, одеколона, аромат головокружительной и богатой жизни графа Краевского. И снова она почувствовала себя жалкой горничной, маленькой и нищей, словно случайно попавшей на этот праздник жизни, который не принадлежал ей по праву рождения, а который она снова крала, как голодная и бесчестная татя.
