Самый прекрасный урок показного презрения к этим пушистым состояниям был нам приподнесен как-то вечером, кажется в «Спортинг Монте-Карло», манекенщицей Пралин, которая дефилировала для Бальмена и сбросила на пол манто из белой норки, даже не удостоив его взглядом. Эта минута стала для нас легендарной и теперь стала частью нашей «Песни жеста». Такое мгновение само по себе стоит победы и подстегивает нашу любовь к профессии.
К особому стилю показа адаптируются не только наши силуэты и ритм походки, но и наши лица. Значит, и макияж, а вернее, макияжи. В основном благодаря фотографиям дебютантки учатся дозировать количество косметики, и всегда поучительно с пристальным вниманием изучать и оценивать опубликованные снимки или подготовленные к печати клише.
Такая работа невозможна без соответствующих средств. Мы весь год таскаем с собой огромные баулы, чемоданы и косметички с запасом карандашей для ресниц, светлых или темных пудр, туфель, перчаток и целого набора губных помад, оттенки которых нас просят менять до бесконечности внимательные к деталям художники.
От намека на грим до вызывающего макияжа: целый мир вариантов, смысл которых могут передать лишь тонкости китайского языка. Так считают многие. Очевидно, нет ничего особенного в том, чтобы менять свой облик по шесть раз в час.
Парижская мода, 1959
Знаю, девять женщин из десяти обожают краситься, но готова поспорить с любой из них, что сорок восемь часов работы в нашем ритме надолго отучат их от этой вредной привычки. Тем более что надо менять и поведение и подстраиваться к вкусам, привычкам и даже мелким «маниям» различных фотографов. Исходя из того, что нам надо показать пятнадцать или тридцать моделей в день с разными фотографами, пресловутое «сейчас вылетит птичка» становится для нас истертым образом. Вот почему нам случается возвращаться домой в полночь, а то и в два часа ночи, не успев позавтракать и пообедать, а рухнув в постель, страдать от бессонницы, когда тиканье будильника ежесекундно напоминает, что его звон выдернет нас из-под одеяла ровно в семь утра. Переутомление не освобождает от улыбок перед фотографами. Необходимый для длительного успеха «трюк» – никогда не признаваться в усталости и даже не давать намека на нее. Не запрещено немного поплакаться в кабине – это расслабляет, – но, переступив ее порог, надо поднять моральный дух на высшую точку. Фотографии получаются лучше, а… фотографы вспоминают о вас, когда начинается представление новой коллекции.
Если у меня нервы на пределе, я раздражена, опустошена, достаточно двух-трех грубых шуток, чтобы в облаках появилось просветление. Гроза проходит без грома и молний, фотограф, ассистент, редакторша расслабляются, и работа становится удобоваримой.
В заключение скажу, мне случалось – слава Богу, не часто! – терять самообладание. Так было, к примеру, с Филиппом Потье[207]. Всегда внешне безупречный парень, благовоспитанный, ростом чуть выше среднего. Редкие волосы, птичья шея, умный взгляд, постоянно в поиске, как объектив фотокамеры, но, на мой взгляд, отягощенный крупным недостатком – он страдал исключительной нервозностью. Подобный недостаток раздражает любого, когда слышится до удивления грубый тон в разговоре с женой, идеальным помощником фотографа.
Мы работали вместе уже несколько лет, когда мне не понравился сделанный им портрет. Кстати, прекрасная фотография, а у Филиппа Потье таланта хоть отбавляй, но из-за освещения мое лицо стало неузнаваемым. Я решила забыть о своем небольшом разочаровании, а главное – никогда не упоминать o нем, но на следующую встречу он пришел в большем, чем обычно, раздражении. Невезение! Мне не хотелось слушать мелкую супружескую перебранку, нашпигованную кисло-сладкими объяснениями. Все, кто работает в мире моды, знают, что эти двое обожают друг друга, а их перепалка лишь своеобразный способ показать свои взаимоотношения. Но в тот день интуиция подсказала мне, что он и его всегда очаровательная жена вели себя отвратительно. Ожидая установки света, которая никак не удавалась, я вспылила и отыгралась за свою усталость, просюсюкав всем понятным тоном: «Стоит ли тратить столько времени, если ваши снимки будут столь же неудачными, как и прошлые».
Эти пустяковые упреки были услышаны, и тут же последовал резкий ответ:
– Попросите о замене, если вам не нравится позировать для меня.
– Я пыталась, но никого не нашла.
Короткий диалог на этом прекратился, но наши отношения постепенно охладели. По крайней мере, на время, ибо я вернулась к нему, и если мне не всегда удавалось на его снимках узнать себя, то только потому, что он откровенно приукрашал меня!
Я давно признала, та пресловутая фотография, не понравившаяся мне, страдала главным недостатком – я на ней не присутствовала в достаточной мере! В то время я была еще слишком молода и довольно тщеславна. Сегодня сержусь на себя.
Таких слов не пришлось выслушивать Люсьену Лореллю[208], составляющему со своей женой одну из самых очаровательных пар, какие мне доводилось встречать. Потерян счет прекрасным снимкам, которые он сделал с меня. Увы, он оставил моду ради рекламы и творит чудеса в своей студии цветной фотографии. Вдумчивый художник, он работает со священной медлительностью, считая, что на пути к совершенству нельзя нестись как болид[209]. Каждый новый снимок для него есть возможность удовлетворить свой изобретательский гений: необычная мизансцена, неожиданное освещение, иными словами – все, что может улучшить его стиль.
Удивительно слышать, как этот человек, использующий свет, как музыкант ноты, говорит о своей профессии. Его мягкое лицо расцветает, низкий голос становится глубоким, а немного растрепанные волосы, нечто среднее между светлым и белым, словно притягивают к себе свет. И тогда, готова поклясться, мой зрачок превращается в объектив, в котором я незаметно и с удовольствием меняю диафрагму. Именно этот момент выбирает мадам Лорелль, чтобы в зависимости от цвета неба подать чай, портвейн или белое вино.
Такой же светлый, хотя и совершенно иной, фотомодель-бой и фотограф моды: муж Аллы, знаменитой манекенщицы Диора. Их пара – контраст удивительной красоты. Насколько Алла, тибетка или маньчжурка, похожа на фарфор эпохи Мин, темноволосая и нитеподобная, настолько же великолепен ее супруг, польский граф, знатный красавец, высокий, светловолосый, с загорелым лицом, на котором драгоценной эмалью сверкают незабудковые глаза, что не мешает ему делать превосходные фотографии.
Не хотелось бы расставаться с фотографиями портретистов – кого-то я наверняка забыла, – не упомянув о своем лучшем друге-фотографе Жорже Сааде. С ним мне поистине хорошо, не потому что он требует меньше других от манекенщицы. Напротив, его поиски мизансцены зачастую длятся очень долго и крайне утомляют.
