ДЖЕК-ДВОЕЖЕНЕЦ
История со Стритером произошла в середине апреля 1931 года. А спустя восемь дней в Олбани, в Капитолии штата Нью-Йорк, появился следующий документ:
В соответствии с пунктом 62 Закона об исполнительной власти я требую, чтобы Вы, генеральный прокурор штата, присутствовали лично либо уполномочили присутствовать Ваших заместителей или помощников на очередной специальной сессии Верховного суда, которая должна пройти в апреле 1931 года в округе Грин. Я требую, чтобы Вы либо Ваши заместители или помощники предстали перед большим жюри (одним или несколькими), каковое будет созвано и будет заседать в отведенный срок (или сроки) сессии вышеупомянутого суда с целью ведения в вышеозначенном суде и в присутствии вышеозначенного большого жюри (одного или нескольких) заседаний, рассмотрений и расследований касательно уголовно наказуемых действий, в которых обвиняются Джон Брильянт (известный также как Джек-Брильянт), а также любое лицо и/или лица, действующие во взаимодействии с ним, а в дальнейшем и с целью подготовки и ведения судебного процесса, согласно предъявленным обвинениям большого жюри (одного или нескольких) в указанный срок или сроки сессии вышеозначенного суда или в любом другом суде, в котором подобные обвинения могут рассматриваться в более поздние сроки. Я требую также, чтобы лично Вы либо Ваши заместители или помощники замещали окружного прокурора округа Грин во всех процедурах, здесь оговоренных, и чтобы Вы взяли на себя все полномочия и осуществляли все обязанности, возложенные на Вас пунктом 62 Закона об исполнительной власти, а также в соответствии с требованиями, изложенными выше; и чтобы в процедурных вопросах окружной прокурор округа Грин брал на себя лишь те полномочия и осуществлял лишь те обязанности, каковые бы возложили на него либо Вы сами, либо Вами уполномоченные заместители или помощники.
Франклин Делано Рузвельт,
губернатор штата Нью-Йорк
Таким образом, Джек стал первым гангстером времен Сухого закона, против которого ополчился весь штат, все его властные структуры со своей бюрократией и риторикой. Мне это представляется достойным внимания.
Со своей стороны, я попытался сделать все от себя зависящее, чтобы ослабить нанесенный Джеку удар. Нападки на Джека я представил, как циничную политическую реакцию на тот пристальный интерес, который судья Сибури, его реформаторы и их приспешники-республиканцы пытались в данный момент привлечь к царящим в нью-йоркском Таммани-холле[55] гангстеризму и коррупции и, непосредственно, к личности достославного демократа Джимми Уокера. ФДР[56], заявил я в прессе, стремится, обвинив моего подопечного во всех смертных грехах, «разменять» его на Уокера. Особое возмущение вызвала у меня идея о замещении окружного прокурора округа Грин.
К сожалению, зависело от меня немногое. Тягаться с губернатором штата мне было не под силу. Джек отправился за решетку — не в последнюю очередь благодаря нешуточным стараниям олбанского «комитета бдительности», о котором мы говорили с ван Десеном. Когда вся полиция и прокуратура штата осуществляла грандиозную операцию по поимке Джека, ФДР даже отправил в Катскилл, в качестве наблюдателя, своего личного телохранителя.
«Чтобы не учиться проигрывать, научитесь выигрывать», — наставлял своих игроков Кнут Рокне[57].
Фогарти разбудил меня среди ночи сообщить, что Джек арестован, а сам он «ложится на дно». Джек и Кики сидели в гостиной в доме в Акре, а Фогарти играл в коттедже в бильярд, когда полицейский позвонил в звонок под второй ступенькой. Три раза. Добропорядочные соседи Джека решили, что, раз три звонка, — значит, свой, но они ошиблись.
Джек попытался уговорить полицейского не позорить его и подождать до утра, сказал, что утром придет сам, но полицейский оказался несговорчив, и остаток ночи Джек провел на жесткой тюремной койке, в камере с побеленными стенами на третьем этаже окружной тюрьмы. Тепло и уютно, «не в тяжких оковах», как выразился один журналист, и все же для «Королевской кобры Катскилла», как называли теперь Джека в прессе, подобное наказание было достаточно «тяжким».
Чтобы Джека выпустили под залог, надо было заплатить двадцать пять тысяч долларов, по десять за нападение на Стритера и Бартлетта и пять за киднеппинг. «Ого», — вырвалось у меня, когда я узнал, сколько это будет стоить — особенно юный Бартлетт. Фогарти же и Джеку я объяснил, что в данном случае мы имеем дело не с «разборкой бутлегеров» (хотя то, что произошло, можно назвать и так), а с «нападением на детей под покровом ночи», что считалось тяжким преступлением во все времена.
Я позвонил Уоррену ван Десену, чтобы выяснить, не удастся ли вызволить Джека из тюрьмы, подкупив местных политиков, но оказалось, что Десен всецело на стороне властей. «Твой Джек, я слышал, уже детей крадет? Говорят, он теперь и грузовиками с хлебом не брезгует. Интересно, что же дальше-то будет? Старушкам кишки начнет выпускать?» Тут только я понял, что на Уоррена рассчитывать не приходится; он легко распаляется и в суть происходящего не вникает.
Я же придерживался того мнения, что Джек — это пешка в крупной политической игре и что в этой роли его начали использовать задолго до истории со Стритером. На протяжении десяти лет политики использовали Джека и таких, как он, в своих интересах; в начале десятилетия они, руками Джека и других гангстеров, обрабатывали штрейкбрехеров; в конце, на исходе Депрессии, — биржевых маклеров, описав, таким образом, полный капиталистический круг. В дальнейшем же политики отказались от услуг Джека, отвернулись от него за ненадобностью и попытались даже его уничтожить.
Однако Джеку и еще нескольким: Бешеному, Шульцу, Капоне, Лучиано — удалось поменяться с политиками ролями; оставив в наследство деньги и оружие, которые подчинили себе американский город семидесятых годов, они сами стали манипулировать политиками. Джек был слишком увлечен своими собственными делами, чтобы видеть, какие возможности открываются для пытливого ума в городской жизни Америки образца 1931 года. И в то же время он, безусловно, был одним из тех, кто стоял у истоков современного городского политического гангстеризма, тем, на чьем опыте и примере учились многие поколения американских гангстеров.
Мне бы не хотелось проводить аналогии, которые в данном случае возникают, ибо я принизил бы достижения Джека, если б сравнил его с такими сомнительными политическими фигурами последнего времени, как Ричард Никсон, который, несомненно, вошел в историю, однако не стал легендой, и политическая карьера которого, насквозь пронизанная коррупцией и лицемерием, была лишена той искрометной фантазии, которая способна придать злу мифические очертания. Если Никсона в его неспокойное время поддерживали лишь болваны и пошляки, то за невзгодами Джека следили герои и поэты — с любопытством, с настороженной благожелательностью и с ощущением таинственной сопричастности.
