– Да-да, – перебил ее Хит, не желая лишний раз вспоминать – его отец настолько обезумел, что пришлось отдалить его от семьи.
– Твоя мать, должно быть, прислала его сюда. – Ее карие глаза смотрели на Хита в немой мольбе.
Хит глядел на нее не в силах вымолвить ни слова, голова у него кружилась, он пытался понять смысл того, что она сказала, и почему смотрит на него с такой мольбой.
Тихим голосом Делла продолжила:
– Она писала о смерти твоего брата…
Хит прервал ее яростным взмахом руки. Горло его сжалось. Он отринул воспоминания, стараясь отгородиться от уродства, от той ночи, которая не отпускала его.
Кулаки мужчины сжались, и ему пришлось напомнить себе о необходимости дышать. Когда-то Хит решил держать воспоминания на расстоянии, но теперь они все равно нахлынули на него, словно таран ударил в воздвигнутые им стены. Рана на рану. Горе на горе. Образ матери, лежащей лицом в луже собственной крови, ворвался в его голову, свежий, как в тот день, когда он нашел ее. К нему добавилось ощущение маленького тела брата, мягкого и хрупкого, у него на руках, худенькая грудь раздувается, тщетно силясь сделать вдох. Соединившись, два этих образа наполнили неимоверной болью сердце… и рассудок Хита.
Делла, встав с кресла, прошла перед камином, качая руками. Свет огня окружил ее мягким свечением, волосы женщины стали похожи на горящую медь. Как он когда-то ценил эти пряди! Сколько ночей водил по ним пальцами. Но как же его рукам хотелось прикоснуться к другим волосам. Темным, как уголь, крепким, как лошадиная грива, гладким, как восточный шелк. Даже сейчас его коварные ладони так и чесались от желания наполниться этими шелковыми локонами.
– Это письмо настолько потрясло меня, когда я его нашла. Я… я все думала, думала. Я испугалась, что потеряю тебя и свое место, если перед тобой откроется возможность жениться. Эгоистично, знаю. К тому же я подозревала, что у тебя к этой девушке чувства. – Она покачала головой и ненадолго закрыла глаза. – С той минуты, когда я это сделала, моя жизнь превратилась в муку.
– Письмо! – потребовал он. – Где оно?
Он долго ждал ответа.
– Я сожгла его. Знаю, не имела права. Пожалуйста, прости…
– Ты его сожгла? – в его сердце вскипела ярость.
– Прости, Хит.
Он шагнул к ней, но резко остановился. В одно мгновение усилием воли заставил напряжение отступить. Помотав головой, спросил:
– О чем там шла речь?
Она повернулась к нему.
– Твоя мать была очень сердита на твоего отца, проклинала его за измены, винила в смерти твоего брата, в том, что отец сам довел себя до такого состояния… – Она расправила плечи и добавила: – И ее.
– Ее? – не понял Хит.
– Болезнь… – Делла резко замолчала и закрыла глаза, точно собираясь с духом. Сделав глубокий вдох, она промолвила: – Твоя мать тоже была больна.
– У матери была порфирия?
– Нет, Хит. – Глаза женщины впились в него. – Сифилис. Твой отец заразил ее сифилисом.
Хит уставился на Деллу.
Она наклонила голову, всматриваясь в него ищущим взглядом.
– Ты услышал меня?
О да, он услышал ее. Просто пока не мог осознать то, что она сказала. Ведь почти всю жизнь ему говорили совсем другое.
Сифилис. Отец сошел с ума от сифилиса?
Наконец Хит нарушил молчание резким смехом.
– Ты ошибаешься.
– Нет, Хит. Твой отец был довольно неразборчивым в интимных связях. Твоя мать недвусмысленно говорила об этом в своем письме. Она проклинала его за то, что он принес в дом эту болезнь…
– А брат…
– Заразился от матери, – закончила она. – В утробе.
Лорд Мортон бросился вперед, схватил Деллу за плечи и встряхнул.
– Нет, – выдавил, не желая верить, что весь его мир был построен на лжи, на боязни рока, который ему не грозил. Если он не Полоумный Мортон, то кто же тогда?
– Хит, – мягко произнесла она и взяла его за руку. Ее тонкие пальцы сомкнулись на его ладони неожиданно крепко. – Ты же знаешь, это вполне возможно. Симптомы у порфирии и сифилиса похожи. Воспаления на коже, неустойчивое поведение… безумие.
– Нет, – возразил он, внутри у него начал закипать гнев. Гнев на отца и мать за потерянные жизни и украденные годы… за брата, рожденного без надежды на жизнь. За похороны матери, проведенные глухой ночью без положенных обрядов.
Ярость растеклась по жилам и забурлила с такой силой, что на Деллу ее уже не хватило. Он поднял на нее невидящие глаза и процедил:
– Бабушка рассказывала, что это королевское безумие[20]. – Проведя рукой по подбородку, он шумно выдохнул.
Губы Деллы искривились.
– А по-твоему, было бы лучше, чтобы люди верили, что граф Мортон подхватил сифилис и заразил семью или что он страдал от неподвластного ему проклятия?
Хит вскочил, оделся полностью, движения мужчины были быстрыми, яростными. Как приток горячей крови к голове. Его бабушка знала правду. В этом он уверен. Она скрыла грязную тайну его отца и заменила ее другой. Которую считала менее скандальной.
– Ты куда?
– К бабушке. Я хочу услышать правду из ее уст.
– А что тебе даст разговор с ней? Совсем не то, чего тебе хочется, уверяю тебя.
– О, он много чего мне даст, – заверил ее Хит.
– Езжай за ней, Хит, – промолвила Делла голосом очень серьезным, хоть и тихим.
Хит остановился. Ему не нужно было уточнять, кого она имела в виду. Держа одну руку на двери, он повернулся к ней, собираясь что-то сказать… но так и не нашел слов.
– Делла…
– Не надо. Ты не обязан мне ничего объяснять, Хит. Мы никогда ничего не обещали друг другу. Никогда не любили. Я рада, что теперь ты свободен. – Она попыталась улыбнуться, но губы ее дрогнули, и улыбка стекла с них, неуловимая, как вода. – Даже если ты будешь свободным для кого-то другого.
Он покачал головой, и его грудь вдруг захлестнули чувства.
– Она уехала по своей воле. Я дал ей то, чего она хотела. Согласился жениться на ней. И не собираюсь за ней бегать. Ничего не изменилось…
– Брось лгать самому себе и езжай. – Грустная улыбка приподняла уголки ее губ. – Ты не такой, как твои родители. Ты сильнее. Ты слишком уважаешь женщину, которую любишь, чтобы причинить ей боль. Езжай за ней, пока не слишком поздно.
Хит повернулся и вышел в ночь, говоря себе, что, хоть свободен, хоть не свободен, он не потащится в Лондон искать Порцию. Даже если петля, сжимавшая его шею всю жизнь, ослабла и он вздохнул полной грудью, сердце его по-прежнему наглухо запечатано. Ничто и никогда не изменит этого.
