4-го августа я послал Вам телеграмму. Хотел поговорить с Вами по телефону, но с Москвой связь была прервана из-за аварии. Боюсь, что и телеграмма в этот день не пришла. Я ждал этого дня так же, как жду Вас, когда Вы должны прийти ко мне. В моей верейской жизни ничего особенного не произошло: ухаживаю за больной и работаю. Пишу много, долго — потом снова переписываю, нервничаю. Когда заканчиваю — все же не доволен. Когда надо подписать вещь — кажется, что подписываю фальшивку. Пока не подписываю — подожду. Остался без красок, не рассчитал, и может, это к лучшему, сделаю небольшой перерыв, буду рисовать. Не в Вашем присутствии, к сожалению. Из-за периодических дождей делаюсь психом. Правда, серая погода хороша для живописи — это верно. Но она уже не серая. Кажется, будто ты сидишь в громадном аквариуме. Нет, Солнце — это все. В Солнце можно верить — даже секту такую можно организовать. Я берусь написать икону „Солнце — Бог“. Заодно свечи зажженные написать, чтобы свечи не покупать и не зажигать. А Вы, Флорочка, напишите молитву. На музыку объявим конкурс в Союзе композиторов. В крайнем случае, обратимся к Баху. Сейчас, когда пишу, прекрасный солнечный день. Как Вы отпраздновали свой день рождения? Когда я бываю с Вами, Вы всегда говорите, что привязались ко мне. Воображаю, как Вы отвязались от меня за это время разлуки.
Ну что ж! Надеюсь на самый маленький „узелочек“. Скоро вдогонку этого письма приеду, вероятно, 16-го. Чувствую я себя неважно. Часто простужаюсь. А в Москве никак к врачу не пойду (в этом и Ваша вина), как приятно хоть долю вины приписать другому — сил нет за все одному отвечать.
Флорик, дорогой! Душевно Вас приветствую.
Ваш А. Тышлер». В письме тема долгожданного Флориного дня рождения как-то пересекается с темой «Солнца — Бога», для которого художник напишет зажженные свечи. Такие же свечи Тышлер писал на головах девушек в серии «День рождения», посвященной Флоре. Глухо звучит тема ревности («отвязались от меня за это время разлуки»).
Поздний Тышлер, как кажется, испытывает «хронический» любовный голод. Он будет ревновать не только Флору, но и дочь Беллу, которая вышла замуж и родила сына. В нем появится нечто от вздорной «ребячливости» короля Лира до его «по-взросления». Но это потом, пока же довольно милые намеки на ревность.
И еще замечание. Тышлеровские письма не нуждаются в ответах, да Флора и не могла ему писать из-за Насти. Ответы он получает «по воздуху».
Из-за простуды он задержался в Верее несколько дольше, чем планировал.
Приведу отрывок из письма от 28 августа:
«Сегодня Вы мне снились, сон был длинный, со всеми парадоксами, нелепостями и штучками. И все же Вы во сне были на себя похожи, что редко бывает во сне и, как говорится, и на том спасибо. Я, пожалуй, весь сентябрь не проживу здесь. Н. С. (Настя. — В. Ч.) так плоха, что придется ее везти в больницу. Вот так человек постепенно привыкает к печальной и довольно тяжелой жизни (я имею в виду себя). Я говорю — привыкает, но все же в моей жизни и в окружении есть еще много интересного и хорошего. Все это время, несмотря на недомогание, я работал. От некоторых вещей я все же добился некоторого отражения моих желаний, чувств, а некоторые так и остались глухонемыми. Но ничего, я их заставлю, если не петь, то хоть „слово сказать“…»
Тышлер, зная, что Флора пишет книгу не только о нем, но и о И. Рабиновиче, рекомендует ей весьма интересный прием: «Одного из художников превратить в очки и через них разглядывать другого». Но тут же себя обрывает — Флора меньше всего нуждается в его «наивных советах». Флора изначально «книжница» и интеллектуалка, и Тышлер ей охотно уступает эту роль. В конце письма он совсем по-детски обижается, почему Флора, доставив его на машине до дачи, так быстро исчезла. Флора в примечании оправдывается, что Тышлер по дороге «ударился головой о стекло», и она от его дачи «в ужасе уехала», так как «входить в его дом она не могла».
Важное пояснение! В августе 1962 года Флора еще не входила в дом Тышлеров (что противоречит распространен ной среди знакомых версии о том, что именно она ухаживала за больной Настей). Ухаживал за женой сам Тышлер.
В очень тяжелой жизненной ситуации Тышлер не хочет перед Флорой выглядеть «несчастным», и, кажется, ему это удается.
И вот последнее письмо из Вереи, помеченное 6 сентября 1962 года, письмо полумедицинское-полутворческое:
«Дорогая Флорочка!
Сегодня чувствую себя хорошо. Вчера делали электрокардиограмму, о результатах ничего еще не знаю. Врач (женщина) бывает каждый день, говорит, что были нервы в полном расстройстве. А как их „настроить“? Да, плохо сконструирован человек. Нет того, чтобы нервы можно было менять так же, как меняют струны на инструментах. Очень хочется работать, ну, хотя бы посмотреть то, что уже наработал. Стоят вещи, повернутые спиной, точно они в обиде на меня. Ну, Бог с ними — встану, разозлюсь, всем плохо будет. Здесь хорошие дни, а вот сейчас слышу, гром гремит, опять явился непрошенный надоедливый „гость“. Мечтаю хоть что-нибудь о Вас узнать, услышать… Мечтаю в Вашем присутствии что-нибудь нарисовать для Вас, для Ваших детишек и как-нибудь для „Бежика“. Пришли кровь брать, придут укол дибазола делать, потом придет врач и уже к вечеру посетители. Медицинский уход отличный. Вот, ничего от Вас не скрываю. Целую ужасно. А. Тышлер».
Последнее «минорное» письмо 1962 года, последнего года до общей «перемены участи». Но ни Тышлер, ни Флора об этом не знают. Тышлер болеет, хандрит и мечтает что-нибудь нарисовать для всего Флориного семейства, вплоть до «Бежика».
И все эти умиленно-поэтические признания совмещаются с подробным «медицинским» отчетом. Тут есть даже некий вызов («Вот, ничего от Вас не скрываю»).
Он хочет, чтобы Флора и это о нем знала и вовремя ушла. Впрочем, должно быть, он все же надеется, что Флора не уйдет…
В коротком письме дочери в Минск, написанном в конце октября 1962 года, Тышлер сообщает новость: они с Настей наконец-то получили новую отдельную квартиру из двух комнат. (Кстати сказать, квартиру очень маленькую — чуть больше 20 квадратных метров.)
Появляется новый тышлеровский адрес: Верхняя Масловка, 9, квартира 14.
Через несколько лет он получит и мастерскую на этой «улице художников».
В самом начале рокового 1963 года Тышлер пишет дочери в Минск подробное письмо, вознаграждающее ее за его длительное молчание:
«Дорогая Беллочка!
Настя и я также благодарим тебя за подарок. Он очень понравился ей: посылка пришла в ночь под Новый год. Настя очень болеет, — она периодически лежит в больнице. Дома она больше лежит, ухаживаю за ней я. Очень, очень мне ее жалко. Я чувствую себя неплохо и только иногда побаливаю, особенно сердце. Ты меня прости, что я не пишу тебе, у меня бывают в этом роде „припадки“, и все же я еще раз напомню тебе, что мое поведение никакого отношения не имеет к моему чувству и любви к тебе. Очень я люблю Юдеску и вообще вы хорошие „ребята“…
