Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
Гитлер громко смеется. Они – это фон Папены, фон Гинденбурги, фон Бломберги – все эти юнкера и выпускники военных училищ, члены «Херренклуба».
«Будь я из их круга, я бы уже давно был великим человеком. Но я не нуждаюсь в том, чтобы они подтвердили мое величие, мои таланты. Отсутствие субординации в СА давало мне много преимуществ, но у меня остались и другие. Я знаю, что надо делать, если дела пойдут плохо».
Гитлер продолжает говорить, а Раушнингу становится все страшнее и страшнее его слушать. Один из старейших друзей Гитлера, его безоговорочный союзник, он вдруг понимает, что его собеседник одержим манией власти и что на пути к ней его ничто не остановит. Каждый успех увеличивает веру Гитлера в свои исключительные способности и презрение к другим людям. Фюрер встает; его монолог становится еще более страстным.
«Они плохо представляют себе реальное положение дел, эти безмозглые карьеристы с их убогим бюрократическим мышлением. Ты заметил, – спрашивает Гитлер, – как они дрожали и унижались передо мной?»
Гитлер не может скрыть своей радости – радости человека, который всего добился сам и получил власть над теми, кто медленно, но верно поднимался по ступеням иерархической лестницы.
«Я опрокинул все их расчеты. Они думали, что я не осмелюсь нанести удар, что я испугаюсь. Они думали, что поймали меня в свои сети, что я игрушка в их руках. Они смеялись за моей спиной, считали меня конченым человеком, потерявшим поддержку своей партии».
Лицо Гитлера сияет восторгом, а губы искривила мстительная усмешка. «Я задал им трепку, которую они запомнят надолго. То, что я потерял, разгромив СА, я тут же вернул, избавившись от всех этих феодальных заговорщиков и авантюристов вроде Шлейхера и его друзей».
Итак, фюрер сумел повернуть ситуацию в свою пользу. Он пожертвовал людьми, на которых раньше опирался, – Ремом, Штрассером и штурмовиками, – но сумел также избавиться от угрозы со стороны определенных консервативных кругов. Смерть многих правых и левых противников позволит ему достичь абсолютной власти.
«Планам этих господ в элегантных костюмах не суждено осуществиться! – кричит он. – Когда старик умрет, им не удастся отодвинуть меня в сторону... Ну, давайте же, герр фон Папен и герр Гинденбург, я готов к следующему раунду борьбы».
Папен прекрасно понимает, что за внешней любезностью Гитлера скрывается презрение и враждебность. Он еще пытается бороться, противопоставив нацистам свое влияние. Сообщив Гитлеру о намерении уйти в отставку, он едет на Бендлерштрассе. Военное министерство все еще находится под усиленной охраной, словно в любую минуту ожидается переворот. Во дворе устроены баррикады, опутанные колючей проволокой, а многочисленные часовые вооружены до зубов. В коридоре вице-канцлер встречает одного из адъютантов генерала Фрича – «старого знакомого еще с тех счастливых времен, когда я участвовал в стипль-чезе. Он посмотрел на меня, как на привидение. «О боже, – наконец произносит он, – где вы были?» – «Как видите, – ответил я, – я все еще жив. Но мы должны положить конец этому свинству».
Вице-канцлера отводят в кабинет Вернера фон Фрича, его друга, но генерал может рассказать ему только о том, что он уже знает, – об убийстве Шлейхера и его жены.
«Фрич признался, – вспоминает Папен, – что все хотели, чтобы рейхсвер вмешался в развитие событий, но Бломберг наложил на это категорический запрет. Что касается Гинденбурга, Верховного главнокомандующего вооруженными силами, то с ним никто не мог связаться. Более того, президента, скорее всего, неверно информировали».
Фрич конечно же не мог не знать, что в распоряжении СС были представлены грузовики, оружие и казармы рейхсвера, что Коричневый дом в Мюнхене охраняли военные и что 2 июля в офицерских столовых рекой лилось шампанское – офицеры праздновали гибель Рема. Генерал фон Вицлебен даже выразил сожаление по поводу того, что армии не позволили участвовать в расправе над штурмовиками. «Я хотел бы участвовать в этой операции!» – воскликнул он, подняв бокал за будущее германской армии.
Но консерваторы из рядов рейхсвера бессильны что-нибудь изменить. Когда власть Гитлера была еще слаба, они выбрали союз с ним, а когда ситуация изменилась в его пользу, им осталось только смириться с этим. Папен писал Гитлеру возмущенные письма, требовал освобождения своих коллег, но Гитлер был тверд. 13 июля, выступая в рейхстаге, он заявил: «Я принимаю на себя всю ответственность за то, что произошло». Папен написал ему, что не явится на заседание парламента, но разве это могло что-нибудь изменить? Здание Оперы заполнено нацистами – среди них очень много тех, кто трясется от страха, – и речь фюрера часто прерывается бурными аплодисментами.
Рядом с пустым креслом Карла Эрнста сидит принц Август-Вильгельм фон Гогенцоллерн, которого подвергли очень жесткому допросу, как руководителя СА и друга Эрнста. Одетый в форму, он выражает самый искренний восторг, вставая несколько раз, когда Гитлер выкрикивает свои заявления. Фюрера слушает по радио вся нация, а в Тиргартене собрались толпы народу. «Я велел расстрелять руководителей мятежа. Я велел также прижигать гнойник, порожденный внутренним и внешним ядом, до тех пор, пока не задымится живая плоть. Я также приказал расстреливать на месте тех, кто пытался оказать сопротивление при аресте».
Принц Ави хлопает изо всех сил – он охвачен страхом и спасает свою жизнь.
Сколько людей, сидящих сейчас в красных креслах в залитом ярким светом зале Кроль-оперы, испытывает те же самые чувства? А сколько людей отказались от своих убеждений и предали память убитых товарищей, склонившись перед торжествующей властью Гитлера? И разве сам Гитлер не чувствует презрения к этим людям, готовым ради спасения собственной шкуры отказаться от всего, что было им дорого? Он знает, что теперь они будут делать все, что он им прикажет, даже если его решения будут неверными или слишком поспешными.
В первые недели июля Папену наносит визит доктор Ламмерс, Государственный секретарь канцлера. Разговор проходит в вежливой форме. От имени фюрера Ламмерс предлагает Папену занять пост посла в Ватикане. Естественно, поясняет он, если Папена не устроит размер содержания, он может назвать любую сумму, которая покроет все его расходы. Папен хорошо понимает, о чем идет речь. Гитлер привык обращаться с людьми весьма грубо.
Пораженный до глубины души, Папен взрывается от гнева. «Неужели вы думаете, что меня можно купить? – кричит он. – Ко мне еще никто не обращался с таким гнусным предложением! Идите и скажите это своему Гитлеру». И Папен выпроваживает посланца из дома. Тем не менее меньше чем через месяц после этого он становится послом Третьего рейха в Вене.
Но не деньги заставили его пойти на этот шаг. В ночь на 25 июля на его вилле раздается бешеный стук в дверь. В ночной тьме стоят три эсэсовца. После «ночи длинных ножей» Папен понял, что закон в Германии бессилен защитить человека от произвола. Дверь открывает его сын с револьвером в руках. Но эсэсовцы явились вовсе не за тем, чтобы убить Папена, а чтобы сообщить ему, что фюрер, находящийся в Байрейте, требует, чтобы Папен немедленно позвонил ему. В два часа ночи такая просьба кажется очень странной, и Папену становится не по себе – вдруг это просто уловка, придуманная для того, чтобы заманить его в телефонную будку, а потом преспокойно расстрелять?
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
