Памятуя о мантуанских заказах матери и сына, Тициан взялся за написание двух картин, которые соответствовали его тогдашнему состоянию духа. Это «Обретение стигматов святым Франциском» (Трапани, музей Пеполи) и «Покаяние святого Иеронима» (Париж, Лувр). На обеих картинах главное — ночной пейзаж, живо напоминающий то, что уже было с таким блеском выражено в «Убиении святого Петра Мученика».
Личность блаженного Иеронима (IV–V века), почитаемого Церковью богослова и знатока античной культуры, оставившего большое рукописное наследие, не могла не заинтересовать тогда Тициана. В одной из работ, посвященной жизни и творчеству ученого мужа, можно прочитать, что «стиль Иеронима — враг его, который, несмотря на призывы подвижника к посту и молитве, выдает в нем невольный восторг перед земною, грешной красотой, в чем есть что-то трогательное, как и во всей этой борьбе вкуса и воли». Далее автор исследования болгарский историк Диесперов, отмечая высокий эстетический вкус Иеронима, пишет, что многие его письма и сочинения, полные художественных образов, сравнений, яркой выразительности и тонкой наблюдательности, порой «живо напоминают собой некоторые новеллы итальянского Возрождения».
В отличие от блаженного Иеронима, мирно сидящего в тиши кабинета, написанного Карпаччо (Венеция, Скуола Сан-Джорджо дельи Скьявони), работа зрелого Тициана отражает его мастерство, высокую культуру и не скрываемый художником восторг перед земной телесной красотой, нисколько не затеняя глубокой религиозности. При написании «Покаяния святого Иеронима» он тоже каялся и выразил боль понесенной утраты как кару за свои вольные и невольные прегрешения. На его картине старец в каком-то порыве отчаяния собирается биться головой о камень и обращает воспаленный взор к висящему на дереве распятию. Как и положено в сюжете с Иеронимом, рядом помещены прирученный им лев и вожделенная его греховной гордыней красная кардинальская шляпа. Изображение отшельника дано против слепящего лунного сияния, и главное здесь — цвет и светотеневые переходы.
К теме покаяния Тициан вернется лет через двадцать и напишет для венецианской церкви Санта-Мария дельи Мираколи — этого шедевра ренессансной архитектуры, — еще одного блаженного Иеронима (Милан, галерея Брера). Спустя еще десять лет, в 1560 году, из-под его кисти выйдут два небольших образа с кающимся Иеронимом (Лугано, собрание Тиссена; Испания, Эскориал). Особенно выделяется последний образ, отосланный в сентябре 1575 года королю Филиппу II. Это одна из лучших работ позднего Тициана, в которой основополагающая роль отдана цвету и светотеневым переходам. Все эти четыре работы носят определенно исповедальный характер, и при написании их стареющий мастер, проживший столь яркую и наполненную жизнь, нуждался, видимо, в покаянии.
* * *
Палитра, краски и кисти оказались для него спасительным лекарством, утоляющим тоску и врачующим боль. Но и мысль о детях не давала покоя. Теперь он нуждался в совете отца, оказавшись наедине со своим горем. В середине октября он отправился в Пьеве ди Кадоре. На сей раз ни багряные краски леса, ни заснеженные вершины Доломитовых Альп, ни кристально чистый воздух не помогли ему отрешиться от грустных мыслей. Дома он застал мать в постели. Ее внезапно хватил удар, парализовавший левую руку и ногу. Сват Сольдано сбился с ног в поисках нужного снадобья. Пришлось вызвать настоящего лекаря из Беллуно. Осмотрев больную, тот покачал головой и предписал полный покой и диету. На семейном совете отец Грегорио принял решение, что старшая незамужняя сестра Орса отправится с детьми-сиротами в Венецию, как только будет решен вопрос с окончательным переездом в новый дом, и там останется на житье, став хозяйкой и воспитательницей племянников. Услышав это, Лючия шевельнула рукой в знак одобрения.
Мальчики подросли и, как это стало ясно с момента их появления на свет, были очень непохожи по характеру друг на друга. Старший, Помпонио, был капризным, завистливым и всё старался урвать у младшего брата лакомый кусок или игрушку, а сам не умел и не хотел ничем себя занять. Младший Орацио был спокойным и покладистым ребенком. К радости отца, он готов был часами возиться с бумагой, угольками и красками. Но более всего Тициана умиляла малышка Лавиния, так забавно пускавшая пузыри и, как ему казалось, улыбавшаяся на его призыв «агу, агу!». Подходя каждый раз к колыбели, он все старался разглядеть в ней черты незабвенной Чечилии, заплатившей смертью за ее жизнь.
На следующий день Тициан пошел с детьми на прогулку. На Арсенальной площади перед кузницей молодой парень умело подковывал лошадь, а внутри стучали молоты о наковальню и с шипением разлетались искры. Мальчуганы побоялись туда войти, и было решено подняться на высокий холм за церковью, откуда открывался вид на горы. Тициан, как когда-то его отец Грегорио, стал рассказывать ребятам про каждую вершину. Вот та, словно ушастая сова, так и зовется в народе Чиветта, за ней следует гордый пик Пельмо, напоминающий рогатую шапочку дожа. Правее возвышается гора Антелао, а вся заснеженная гряда носит название Мармароле — там добывается прочный камень для постройки домов и крепостей. Отец пообещал мальчуганам как-нибудь спуститься в долину и показать, как лесорубы ловко сплавляют лес по бурной реке Пьяве. А в лесу он показал им травы, из которых дедушка Сольдано приготовляет лекарства, а тетя Орса выжимает из них соки для окраски тканей. Прогулка с сыновьями оживила в его памяти многие картины далекого детства.
Когда он вновь оказался в Венеции, его ждал непочатый край работы. Картины в Мантую были уже отправлены, и оттуда пришло письмо от герцога. Уподобляясь своему феррарскому дядюшке, он стал проявлять признаки спешки, нетерпеливости и особенно просил написать ему кающуюся Марию Магдалину «всю в слезах», а также картину для ближайшего друга Карла V, командующего имперскими войсками в Италии Альфонсо д'Авалоса, маркиза городов Васто и Пескары в Абруццо. Он приходится двоюродным братом покойного мужа поэтессы Виттории Колонна, представительницы старинного римского рода и, как говорит молва, возлюбленной самого Микеланджело.
Как же не взяться за такой заказ, тем более что, едва услышав об этом, Аретино принялся рисовать перед ним радужные перспективы, рассказывая с жаром, как это он умеет, каким влиянием пользуется при дворе маркиз д'Авалос. Слушая его, Тициан понимал причину пылких разглагольствований друга, которого он давно раскусил. Не исключено, что Аретино уже рассчитывал извлечь для себя некую пользу. Но Тициан отдал предпочтение заказу Федерико Гонзага и приступил к написанию «Кающейся Марии Магдалины» (Флоренция, галерея Питти). Известно, что в качестве модели он использовал некую Джулию Фестину, поразившую его проникновенным взглядом лучистых глаз и огненно-золотистой копной волос, ниспадающих ниже плеч. Отныне дочери булочника, чья лавка находилась по соседству с Ка' Трон, суждено навечно поселиться во дворцах.
Получив картину, герцог выразил свое восхищение письмом от 19 апреля 1531 года, отметив, что его мнение полностью разделяет и мать маркиза. Это было особенно приятно Тициану. Вскоре в другом письме Федерико Гонзага обратился к художнику с новой просьбой — сделать копию Марии Магдалины, которую он намеревался преподнести в дар поэтессе Виттории Колонна, которая, покинув свет, уединилась для покаяния в одном из римских монастырей и ныне так нуждается в сочувствии и добром внимании. Он сообщил также, что Микеланджело чуть ли не каждый день навещает поэтессу.
