Мы узники географии. В таломСнегу припортовым бредем кварталом,Стараясь вырулить в Чайна-таунК ресторанчикам с надписями «Си Фуд».Европы сторожевым форпостом,В чередовании улиц пестром,Вокруг поворачивается Бостон,Перемещаясь за футом фут.Это еще не Америка. СтарыйСвет здесь представлен пустою таройИз-под таможни, сырой отаройОблаков, бегущих издалекаНад океана сияющей лентой,Разобщившей некогда континенты,Как утверждал это Вегенер некто,Чье имя переживет века.Переселенцы, оставим пренья, —В мире всеобщего ускоренья,Затуманенным ностальгией зреньемНе то увидишь, на что глядел.Если Европу с Америкой сдвинуть,Соединив как две половиныЯблока, – в самую серединуБостона угодит раздел.Не потому ли в раздумьях над тостом,Соусом поперхнувшись острым,В контурах зданий Васильевский островВидишь за окнами вдруг,В зале, где саксы, евреи, непальцы,Вышитые на разных пяльцах,Переплетаются, словно пальцыСоединившихся рук?Там – за знакомыми с детства домами,Словно за сдвинутыми томами,В сеющейся атлантической манне,Твой обрывается след.Так грозовое дыханье озонаСнова напомнить могло РобинзонуОстров его – каменистую зону,Столько унесшую лет.Слово «юнайтед» рюмахой уважив,В небе с потеками дыма и сажи,Разные мы созерцаем пейзажиИз одного окна,Объединенные общей тоскою,Жизнью единою городскою,И гробовой недалекой доскою,Где будут разные письмена.
У Булата Окуджавы есть песенка, в которой ему снится сон, что его друзья выбились в начальство, и, как дальше поет Булат, наверно, мне когда-то станет легче жить. Не знаю, как насчет начальства, но я всегда испытываю чувство радости, когда вижу, как живут мои друзья, давно уехавшие из России, которые наконец-то могут получать за свой труд и за свой талант средства, достаточные для того, чтобы жить по-человечески. В Бостоне живут мои друзья, талантливейшие люди, Саша Райс и Леня Райс. Леня – инженер-изобретатель, которому удалось воплотить в жизнь свое изобретение, а Саша художник и скульптор-керамист. Их бостонский дом, напоминающий замок, всегда вызывает у меня чувство радости. Он был построен по проекту талантливого архитектора Елены Колмановской. Когда я бываю в Бостоне, то всегда останавливаюсь именно в этом доме. Кроме меня в нем жили замечательные люди – Вениамин Смехов, Михаил Козаков, Игорь Губерман.
Бостон не зря называют самым интеллигентным городом Америки, – когда говорят о поэзии и живописи или о других формах искусства в США, то всегда разговор начинается с Бостона. Здесь уже много лет живет замечательный поэт Эммануил Мандель, более известный под псевдонимом Коржавин, натерпевшийся от сталинского и постсталинского режима. Помню, как в конце 60-х годов замечательный поэт фронтового поколения Борис Слуцкий, который считал себя моим ментором и изрядно шпынял за мои скверные стишки, как-то мне жестко сказал: «Из песка свои стихи строишь, из мусора. Учись у Андрюши Вознесенского, как надо работать со словом. А не научишься работать, так Манделем и помрешь!» Наума Коржавина тогда почему-то обвиняли в примитивном стихосложении. Я, однако, всегда любил стихи Коржавина, которые поражали меня пронзительностью своих на первый взгляд простых строчек. Например: «Мужчины мучили детей» или его короткое стихотворение «Вспоминая Некрасова»:
Столетье промчалось, и снова,Как в тот незапамятный год,Коня на скаку остановит,В горящую избу войдет.Ей жить бы хотелось иначе,Надеть подвенечный наряд,Но кони все скачут и скачут,А избы горят и горят.
Много лет Наум Коржавин живет в Бостоне. В последние годы у него начались серьезные проблемы со зрением. Всякий раз, бывая в Бостоне, я стараюсь с ним встретиться. Вот фрагмент нашей с ним беседы, записанной в 2010 году для документального сериала «Атланты держат небо»:
– Вы сейчас пишете стихи?
– Нет, только прозу. Стихи я уже давно не пишу. Стихи требуют колоссальной физической энергии. Стихи – это сгусток энергии. А если ее нет, то это трудно. Потом, вероятно, изменилось мое отношение к жизни.
– А проза о чем? Биографическая?
– Мемуары – биографическая проза, а остальное – это эссе: о литературе, истории, жизни. Меня раздражает, например, что все говорят, что большевизм прекратил свое существование. Большевизм прекратил свое существование в начале 30-х годов, в их середине – в крайнем случае. А потом была сталинщина. Большевизм ничуть не лучше, чем сталинщина, но это не одно и то же. Большевизм – преступление, но сталинщина – это не только преступление, это чистый бандитизм. Уголовные методы применял и Ленин, но у Сталина были уголовные цели. И это главное.
