Там же, в Барре, на глазах Ганелона блаженный отец Доминик добился суда над целой группой тряпичников-катаров, поучающих о близости царства Божия. Кому дано вслух сказать: смотрите, вот приидет царствие Божие? – в неистовом, но праведном гневе возопил блаженный отец Доминик. Даже дьяволу, при всей его силе, не дано знать будущего. Знай это дьявол, чем тогда его знания отличались бы от знаний Господа?
Блаженный отец Доминик в своем чистом неистовстве непримиримо и яростно отлучает за ересь даже епископов, жестоко побивает клириков, неустанно судит отступников; везде и всюду он требует называть папу, наместника Бога на земле, по всей форме – апостоликом римским, великим понтификом, царем царей, владыкой владык, священником во веки веков по чину Мельхиседека. «Как можно чаще употребляйте против еретиков духовный меч отлучения!» – яростно призывает блаженный отец Доминик. Но, Господь, ты же видишь, как трудно разить отступников и врагов церкви только мечом духовным! К тому же многочисленным отступникам, что отовсюду стекаются в Лангедок, покровительствует теперь могущественный граф Раймонд Тулузский. Безнравственные оргии в замках, забвение святых служб, вольные богохульные беседы с магами и колдунами, бежавшими в Лангедок из сожженного Константинополя – вся черная душа графа Раймонда Тулузского густо изъязвлена неверием.
Рассказывая о черном графе, добрая женщина, посетившая брата Ганелона, плевалась: «Анатема сит!» При этом она тряслась, поводила левым плечом, подцокивала языком, и подмигивала, и время от времени вся, от ног до головы, ревностно передергивалась, мелко и часто крестясь: «Граф Тулузский не прибегает к советам священнослужителей». Она ревностно подмигивала, передергивалась, поводила левым плечом, подцокивала, прятала пронзительные глаза под черный, низко опущенный на лоб платок: «Граф Тулузский, он богохульник. Он бесчестных девиц называет сестрицами. Он привечает бродяг, поющих богохульные катарские вирши. Он слушает безнравственное пение. Он пьет вино и в будни, и в светлое воскресенье. Даже в скоромные дни он затевает танцы, и песнопения, и игру в кости».
Добрая женщина ревностно передергивалась: «Граф Тулузский пьет за здоровье сатаны, все знают. Он заставляет называть себя блаженнейшим. Его нечестивые люди ловят на дорогах истинных священнослужителей, насильно поят их крепким вином и отдают в руки развратных служанок и экономок».
Глаза доброй женщины пронзительно вспыхивали: «Граф Тулузский в городе городов Константинополе облачался в плащ с пурпурной каймой. На голову своей лошади он надевал головные уборы, крытые тонким полотном, подвязывал челюсти богатыми лентами из белого льна».
И подмигивала, передергивалась ревностно: «Такие, как граф Тулузский, в городе городов протягивали руки к имуществу церкви. Они разбивали ризницы, присваивали святыни. Они похитили из церкви, которую в городе городов называют Святой, два куска от креста Господня, каждый толщиной в человеческую ногу, и железный наконечник от копья, которым прободен был наш Господь, и два гвоздя, которыми были прибиты его руки. Говорят, богохульник граф Тулузский прячет в своем замке тунику, в которую был одет Иисус и которую сорвали с него, когда вели на гору Голгофу. И благословенный мученический венец, которым Иисус был коронован, где каждая колючка как железное шило…»
Добрая женщина заламывала руки, от благородного рвения в уголках ее бледного усердного рта выступала пена: «А еще говорят, что в известном замке Процинта богохульник и отступник черный барон Теодульф похваляется частью одеяния Святой Девы, захваченной им в городе городов. Из земли сарацинов черный барон привез богомерзких уродцев, он учит их вести церковные службы и при этом смеется. Весь род отступника черного барона Теодульфа проклят Святой римской церковью. Известно, что еще предки черного барона Теодульфа служили слуге Сатаны королю варваров Теодориху. Этот сатанинский король умел пускать изо рта огонь, а сразу после смерти провалился в ад, все знают. Проклятый Святой римской церковью богохульник и отступник черный барон Теодульф не унимается. Он грабит святые монастыри, он отбирает у смиренной братии старое вино и церковную посуду. А дочь черного барона Теодульфа была ведьма, все знают. Ее прозвали Кастеллоза, Замковая. Под ее левой грудью у нее была дьявольская отметка – некое темное пятно в виде лягушечьей лапки. Ни одна корова в округе не доилась, когда нагая ведьма Кастеллоза купалась в прудах под кривой башней Гонэ, давно всем известных как место игр дьявольских. Еще говорят, что ведьма Амансульта приносила в жертву не крещенных детей, варила и поедала человеческие члены».
Добрая женщина задохнулась от ужаса: «Чур меня, чур!»
– Аминь, – остановил добрую женщину Ганелон, сильно косящим глазом разглядывая распятие. – Разве тебе неизвестно, что сталось с той, кого ты назвала Кастеллозой?
Добрая женщина ответила:
– Говорят, эта ведьма бежала от наказания в край магов и сарацинов, все знают. Говорят, что ведьму Амансульту, дочь черного барона, зарезали в городе городов. И говорят, что нелегко это было сделать…
Добрая женщина вздохнула: «Это все знают». И добавила, пряча пронзительные глаза под черный платок: «Я с правдой пришла. Буду ли я услышана?»
Ганелон кивнул.
Тогда добрая женщина ободрено сказала:
– А недавно богохульник черный барон Теодульф в неслыханном своем разврате приказал поймать меня, будто я зверь, будто во мне не божья душа. Трое суток пряталась я в лесу и боялась света. Я стала как птица ночная, пока не пробралась тайными тропами к благославленному Дому бессребреников. Черный барон Теодульф грозится поймать меня, вымазать медом и привязать к дереву на солнечной поляне совсем нагую, чтобы всякое жалящее и кусающее летело и ползло на меня. Разве можно так угрожать доброй христианке, чистой душой и ревнивой в вере?
Ганелон согласно кивнул. На Аппской дороге он сам однажды оказался случайно среди полупьяных веселых всадников, сбивших с него шапку и столкнувших в канаву. На огромном жеребце, жилистом, как сам дьявол, грузно возвышался огромный и такой же жилистый барон Теодульф. Его левый глаз, явственно затронутый безумием, сверкал, как фонарь в ночи. «Грязная собака, грязный монах! – крикнул он, хлестнув Ганелона плетью. – Презренный пес блаженного Доминика! Если ты, грязная собака, еще раз хоть ступишь на мою землю, велю сжечь тебя!» И каждый, кто был при пьяном бароне, смеясь, ударил Ганелона плетью или хотя бы плюнул в него.
Господь милостив.
Ганелон знал, что земля велика.
Он знал, что земля, может, даже кругла, как о том иногда говорят, но грех везде грех. Чистый душой блаженный отец Доминик призывает беспощадно преследовать любой грех, беспощадно истреблять носителей греха.
Склонив голову, Ганелон слушал добрую женщину.
Она много ходит, слушал он. У нее сильные ноги. Ее глаза широко открыты.
Ее глаза отчетливо видят грех и при свете солнца, и темной ночью. Она крепка и непоколебима в вере. Она исповедовалась строгому отцу Валезию, и отец Валезий отпустил ея невинные грехи, пожелав и впредь держать уши и глаза широко открытыми. Она останавливалась недавно при монастыре Барре. Это странное место, его наводнили демоны. Это опасное место. Говорят, там некий монах по имени Викентий переписывает книги, не одобряемые отцами церкви. Все знают. Туда часто приходят тряпичники и тиссераны. Говорят, там некая ученая женщина, недавно пришедшая в Барре из Германии, имя ее сестра Анезия, проповедует будущее. У нее коричневое, как у сарацина, лицо. С аналоя в трапезной монастыря так называемая сестра Анезия тешит глупых монахов глупыми сказками о бесстыдных вещах и столь же бесстыдно утверждает, что якобы ей одной открыто и доступно то, что для других закрыто.
