Апельсины катились и катились по желобу.
Все двигалось, ничто не замирало ни на мгновение.
Вдруг сгорел старый рынок. Потом выпустили и снова посадили отца Портновых. «Происхождение видов» и автобиографию Дарвина я перечитал раз пять. Шел снег. Обокрали дом нашей соседки тети Зины. Вынести у тети Зины было нечего, уперли поварешку, погнули и бросили тут же в канаву.
Чтоб я тебя вымаливал у каждого плетня…
Я вымаливал тебя в лесу под Академгородком, где тревожно и страшно скрипело ночное дерево. Я вымаливал тебя под звездами Ахайи, когда длинные волны раскачивали под бортом мириады полосатых колорадских жуков, занесенных на архипелаг тугим африканским ветром. Я вымаливал тебя под низким сахалинским небом и на окраине какого-то малайского кампонга, где под ногами жирно и мягко продавливалась рыжая тропическая глина. Я вымаливал тебя над облаками Лаоса, на набережных Варшавы, на берегах Миссисипи, над письмами Димы Савицкого, над книгами друзей, над рецензиями многоликого А. Занорного.
Костер в ночи. Кривая, раздавшаяся вширь олива.
Когда царь Эдип плакал от радости, услышав соловья в роще Евменид, он уже знал, что умрет в Колоне. Когда Михаил Тропинин прятал в карман палатки нераспечатанную бутылку водки, он уже предчувствовал судьбу черного альпиниста. Когда Этеокл, изгнав Полиника, приближался с союзными войсками к Фивам, он уже знал, что оракул обещал победу тому городу, который примет прах Эдипа. Можно подняться на Джомолунгму, но умрешь все равно в долине. Свою первую повесть о долгом путешествии Михаила Тропинина на Курильские острова я писал с отмороженными ногами. Правда, тогда я верил, что боль вот-вот кончится и я спущусь вниз. В этом меня и Дарвин убеждал, и профессор Кукук. Саблезубый тигр, как известно, делал все, чтобы не отстать от быстрого роста муравьеда. Саблезубый тигр делал все, чтобы не утратить замечательной способности разгрызать панцирь муравьеда, а тот, со своей стороны, никогда бы не стал заковываться в броню, не окажись на свете столько охотников до его вкусного мяса.
На некоторых островах Тихого океана местные жители чуть ли не до начала нашего века пользовались особыми каменными монетами. Каждая такая монета была похожа на огромный шлифовальный круг с дыркой в центре. Ее и втроем поднять трудно. Правда, в этом и нет надобности. Как правило, такая монета лежала в какой-нибудь неглубокой чистой заводи. Видеть ее мог каждый, но принадлежала она кому-то одному. (Как, скажем, открытие в искусстве). Такую монету нельзя спрятать в чулок, украсть. Люди приходят и уходят, люди покупают и продают, а она просвечивает сквозь прозрачную воду. Она неразменная. Как искусство. Она принадлежит кому-то одному, но все могут ею пользоваться.
Девонская акула, ганоидная рыба, эогиринус, сеймурия, триасовый иктидопсис, опоссум, лемур, шимпанзе, мрачный обезьяночеловек с острова Ява, римский атлет, Паюза, Дима Савицкий…
Нет, не думаю, что эволюция завершена.
Туманность медленно сгущается в яблоко.
Обмороженный альпинист вновь спускается в долину.
Я тебя люблю.
