– Господи, что вы говорите? – перекрестился Михаил.
– Вот вам результат генной инженерии, – продолжал Дениц. – При ослабленном иммунитете употребленный транс-ген внедряется в генный код людей и мутирует. В результате рождаются уроды, дети с неизлечимыми заболеваниями.
– Убийство – это как эвтаназия. Без согласия родился – без согласия умер, – глубокомысленно изрек Косматый.
– Нет, нет и нет! Это страшный грех, – строго возразил Михаил, – Человеческая жизнь является священным даром Господа, и только Он вправе распоряжаться ею. Нужно молиться, делать все возможное, чтобы облегчить физические страдания, и наступит сверхъестественное исцеление, ниспосланное Всевышним.
– Сегодня быстро меняется отношение к этому виду смерти, – резюмировал Лукавый.
– Другая причина рождения уродов и больных детей, – продолжал Дениц, – массовое, неограниченное употребление спиртного, массовое курение, беспорядочная связь, уже скоро будет массовым употребление наркотиков, и, конечно, нарушение экологии и эпидемии.
– А человеческие страсти? – добавил Михаил. – Гордыня, алчность, зависть, гнев, насилие. И что мы имеем в конечном счете? Крах цивилизации. Да, и вы в этом не одиноки.
– А как вы относитесь к суррогатному материнству, Маргарита Николаевна, – неожиданно спросил Дениц, – когда женщина добровольно…
– За большие деньги, – вставил Косматый.
– Да сиди ты, – буркнул Азазель.
– … согласилась забеременеть, с целью выносить и родить биологически чужого ребенка, который будет затем отдан на воспитание чужим лицам?
– Живой инкубатор, – опять вставил Косматый. – Так и от инопланетянина можно. Это мы уже проходили.
Маргарита не сразу поняла, а поняв, ответила:
– Много одиноких семей. Много женщин, не имеющих возможности иметь детей.
– А вы представляете, какой в дальнейшем психологический стресс ожидает детей, рожденных суррогатной матерью? – сказал Дениц, пронзительно глядя Маргарите в глаза.
– Суррогатное материнство – путь к разрушению, – включился в разговор Михаил – Ребенок в чреве чувствует и реагирует на внешнее раздражение и воспринимает все то, чем живет мать. Выносить ребенка и отказаться от него – это разорвать естественную связь, сложившуюся в течение девяти месяцев беременности.
– Эти дети не чувствуют своей связи с родителями, – добавил Дениц. – С этим грузом им придется прожить всю жизнь.
Воспользовавшись паузой, Маргарита робко сказала:
– Пожалуй, мне пора. Поздно. Благодарю вас.
– Нам пора, – Дениц поднялся. – Рад был встрече с вами, милейший Михаил Авраамович. Надеюсь, она была полезна для нас обоих.
– К большому сожалению, я мало что успел сделать, – посетовал Михаил, – но Он и не ставил передо мной такой задачи. Он сказал, что знает, кто сюда придет с благой вестью.
– Я догадываюсь. Передайте, что я по-прежнему готов служить Ему. Прощайте.
Как обычно, после ужина полагалось личное время.
Это подразумевало, что личность может использовать свою личность для самосовершенствования своей личности в одном из видов творческого труда. Короче, чтобы контингент не расслаблялся и всегда был под надзором, его до отбоя охватывали культурно-массовыми мероприятиями.
Настали безрадостные дни. Сема по болезни был освобожден от всякого рода мероприятий. Врачебное обследование, действительно, подтвердило какие-то шорохи в области сердца и излишнее напряжение в области головы. Его оставили в покое.
Поседевший, осунувшийся Сема, подойдя после ужина к двери своих апартаментов, почувствовал, как невыносимая тоска и одиночество сжали его душу, и, повернув, направился туда, где еще теплилась какая-то жизнь. Войдя в специально для этого отведенное помещение, Сема получил замечание от смотрящего за опоздание, что являлось нарушением распорядка.
В большом зале, довольно обустроенном, каждый член имел свое место и сосредоточенно занимался своим, только ему присущим делом. Что сразу бросилось Семе в глаза, – это то, что многие рисовали. Проходя мимо, он обратил внимание, что рисунки очень необычно и ярко отображали прошлую жизнь через внутреннее состояние больного воображения.
За одним из столиков сидел бородатый человек и бил кулаком по куску глины, тихо приговаривая:
– Прах, прах, прах!
– Пожалей, – попросил его Сема, – ей больно.
Гончар проникновенно и как-то очень понимающе посмотрел на Сему и, опустив голову, стал пальцами разминать глину, профессионально придавая ей форму.
За соседним столиком сидела молодящаяся дама лет шестидесяти восьми и наряжала тряпичных кукол, причесывала, накладывала косметику.
Кто-то взял Сему за плечи.
– Это Мария Магдалина. Она всем пишет записки и всех приглашает на свидание. Не вздумайте признаваться ей в любви. А вы что, меня не узнаете?
– Нет, – удивился Сема.
– А так? – мужчина заложил руку за борт пижамы и повернулся в профиль.
– Нет, – смущенно сказал Сема.
– А так? – мужчина заложил руки за спину, слегка согнулся и стал ходить вперед и назад.
Сема никак не мог взять в толк, что от него хочет этот коротышка, но чтобы не обижать, согласился.
– Конечно, конечно!
– Отлично, теперь, батенька, к делу, – он потащил Сему к своему столику. – Пролетариат и беднейшее крестьянство готовы. Начнем экспроприацию экспроприаторов. Вот план. Изучайте и принимайте командование. А у меня, батенька, сами понимаете, семья, дети, броневичок ждет.
За столиком рядом сидел молодой человек, он аккуратно подписывал нарезанные кусочки бумажек и ставил печать. Почувствовав взгляд Семы, он улыбнулся и, нагнувшись к нему, шепотом сказал:
– Я министр финансов, только об этом – тсс… никому. Вот получу деньги от МВФ и куплю… жигули… без мотора. Это самый экологический вид транспорта.
– А как же ездить будете, – удивился Сема, – без мотора?
– А руль для чего?! – невозмутимо ответил сосед.
Где-то забренчал рояль. В углу нестройно запел хоровой кружок.
На столе перед Семой лежала карта метрополитена. Затрещал звонок.
Все сразу, как по команде, оставили свои занятия и направились к выходу.
Сема выходил последним и, подходя к своей комнате, увидел стоящего у дверей гончара. Тот протянул Семе вылепленный им нескладный, щербатый горшок, еще теплый от его рук.
– Он был тобой, – сказал гончар, не поднимая головы, повернулся и пошел по коридору.
Ошеломленный, Сема даже не успел поблагодарить гончара и только прижал к груди этот теплый комочек глины, который, как ему показалось, исподтишка вздохнул.
В коридоре погасли белые лампы и зажглись голубые ночники. Пробежала пожилая санитарка с клизмой и грелкой в руках. Сильно запахло нашатырным спиртом.
