Не думаю, что, подъезжая к Лионскому вокзалу, Луиза нетерпеливо стояла у открытой двери вагона, подставив лицо встречному ветру. Не думаю, что она бегом пересекла здание вокзала, и не могу себе представить, чтоб она действительно, как она писала в своём последнем письме, бросилась в такси и прямиком поехала на улицу Эколь.
Скорее всего, я думаю, она оставалась спокойно сидеть в своём купе третьего класса, пока не вышли все пассажиры, и что потом – тихо и осторожно, чуть ли не робко – спустилась на перрон, в свете того ясного осеннего дня шаг за шагом прошла через зал и вышла на мостовую бульвара Дидро, который уже опять шумел и гудел от потока автобусов, машин и грузовиков, как будто войны никогда и не было.
Я представляю себе, что Луиза пересекла бульвар и пошла дальше прямиком по улице Лиона, подавленная непостижимой невредимостью обоих рядов домов – слева и справа; у Бастилии она села в уличном кафе, заказала кофе с молоком и круассан и взяла в руки газету – и тогда, может быть, она бросила беглый взгляд на плавучие дома в порту Арсенал, которые мирно покачивались на бризе.
Потом она побрела дальше по прохладному утру со своим чемоданчиком, как туристка, всё прямо по улицам Сен-Антуан и Риволи, и через некоторое время она очутилась, будто бы случайно, у головного офиса Банка Франции. Она поднялась по широкой лестнице к главному входу, бегло поздоровавшись, прошла мимо портье, который всё ещё или уже опять был усатый тип по фамилии Дарнье, и исчезла в полутьме длинного холла, как уже тысячи раз до этого, чтобы уведомить своё начальство о возвращении на службу.
И представляю себе, что на улицу Эколь она приехала лишь через несколько дней. Думаю, что первым делом она поселилась в комнате отеля, которую банк снял ей на первое время, и что она сперва купила себе бельё и одежду, привела в порядок свои ногти и починила у зубного врача тот коренной зуб слева вверху, который у неё уже давно болел. Потом она сходила к парикмахеру, чтобы её постригли; но красить волосы она не стала, в этом я уверен.
Я представляю, что Луиза запланировала свой визит на улицу Эколь на позднее утро и что подъехала она туда на такси, поскольку своей машины у неё ещё не было. Я представляю себе, что внутри дома мадам Россето услышала, как снаружи хлопнула дверца автомобиля, и что она бросила взгляд в зеркало, которое через систему из двух других зеркал показывало ей то, что происходит перед входной дверью. Потом она тяжело поднялась из своего кресла рядом с угольной печью, чтобы исполнить свой долг домашнего дракона.
– Что вам угодно?
– К Лё Галлям, пожалуйста.
– По какому делу?
– Лё Галли ведь всё ещё живут здесь?
– По какому делу, простите?
– С целью личного посещения.
– Вас ожидают?
– К сожалению, нет.
– Как мне о вас доложить?
– Послушайте…
– Согласно правилам дома неизвестные без предварительной договорённости не имеют доступа в дом.
– Лё Галли ещё здесь?
– Мне очень жаль.
– Я только что вернулась из Африки.
– Из соображений безопасности я, к сожалению, не могу делать никаких исключений, вы должны это… Из Африки?
– Из Французского Судана.
– Так это вы…
– Какой этаж, пожалуйста?
Дверь квартиры стояла приоткрытой на ширину ладони.
Луиза позвонила.
– Кто там?
– Луиза.
– Кто?
– Луиза.
– КТО?
– ЛУИЗА ЖАНВЬЕ!
– МАЛЕНЬКАЯ ЛУИЗА?
– Она самая.
– Ничего себе.
– Да.
– Входите же. Прямо через прихожую, я в гостиной.
Луиза толкнула дверь и прикрыла её за собой, и через несколько шагов она стояла в гостиной, которую так часто разглядывала в бинокль. В кресле Леона для чтения сидела Ивонна – Луиза бы её не узнала, но это не мог быть никто другой. Ступни её были обуты в клетчатые домашние тапки, голени разбухли, на шее образовался плотный круговой валик жира, а волосы ниспадали на плечи прядями.
– Леона нет дома.
– Вы одна?
– Дети в школе.
– Это хорошо, – сказала Луиза. – Я ведь пришла к вам.
– Тогда садитесь. Так вот вы какая. Совсем как на фотографии, которую вы прислали из Африки.
– Волосы поседели.
– Время идёт. На фотографиях всегда выглядишь моложе, чем в реальности.
– Ничего не поделаешь.
– Вы не краситесь.
– Вы тоже.
– Уже давно больше не крашусь, – сказала Ивонна. – А в последнее время ещё и поправилась.
– Как вы себя чувствуете?
– Ах, знаете, я предпочитаю просто сидеть у окна на солнце, как домашняя кошка. Когда я устаю, то засыпаю, а когда проголодаюсь, то ем. Собственно, у меня постоянное чувство голода, и я постоянно устаю. Если только не сплю.
– Вы больше вообще не выходите из дома?
– Нет, если могу обойтись без этого. Мне пришлось столько бегать все эти годы, что теперь мне хочется только сидеть на солнце. Всё остальное мне безразлично. А как вы?
– А я со своей стороны уж насиделась на солнце за все эти последние годы…
– А я хочу есть. Мне так долго пришлось поститься, что теперь мне хочется насытиться как следует. У меня тут есть малиновый пирог и взбитые сливки, хотите?
Так две женщины сидели рядом на осеннем солнце и ели малиновый пирог. Ели они медленно и молчаливо, и передавали друг другу сахар, взбитые сливки и салфетки. Время от времени одна что-нибудь говорила, а другая слушала, а потом они снова молчали и улыбались.
Луиза вызвалась пойти на кухню и сварить кофе, и Ивонна сказала, что это было бы замечательно. Тем временем она достала из шкафа кальвадос и два стаканчика и ещё раз отрезала по большому куску малинового пирога. На комоде протикали настольные часы. Время перевалило за одиннадцать. Через час дети должны были вернуться из школы. Женщины молчали, ели и пили.
– А Леон? – спросила под конец Луиза. – Как у него дела?
– Непростительно хорошо, – сказала Ивонна. – Вы увидите, он почти не изменился.
– За все эти годы?
– За все эти годы. Не знаю, меняются ли люди в жизни вообще, но эти мужчины из рода Лё Галль не меняются совершенно точно. Даже война их не затронула. Наш брат ведь имеет кое-какие признаки износа, а гарантия на оригинальные запчасти, пожалуй, истекла. А что Леон? Он несокрушим. Не ржавеет и неприхотлив в эксплуатации, я всегда говорю. Как сельскохозяйственная машина.
Луиза смеялась, и Ивонна смеялась вместе с ней.
