– Тяжеленький сундучок.
– Своё золото не тяготит, сын мой. Возьмите в лодке заступы.
Выкопав яму, они опустили туда ларец. Затем заровняв место землей, привалили увесистым камнем.
– Ну, что ж, мне пора. Через несколько дней, когда всё уляжется, перевезем золото в Бланди-ле-Тур.
– Не беспокойтесь, святой отец, я позабочусь об этом.
После того как утих стук копыт рысака, унесшего таинственного дворянина, который по мнению д’Эстерне являлся ни кем иным как виконт де Шиллу, раз речь зашла о замке Бланди-ле-Тур, а лодка священника исчезла во мгле, барон вышел из своего укрытия. Он подошел к камню, поставил на него ногу, о чем-то замыслившись.
****
Менее чем через час, д’Эстерне, перешел опущенный мост, соединявший оба берега крепостного рва, и, очутившись перед почерневшими от времени воротами Труамбера, трижды дернул за веревку, привязанную к крюку, уходившему в стену. Не дождавшись ответа, он ещё несколько раз повторил нехитрую процедуру. Приглушенный звон маленького колокола, из-за ворот, своим неприятным звуком, подарил ему надежду попасть в замок. И если он не уповал даже на самый скромный ужин, то смел рассчитывать, хотя бы, получить ночлег. Из-за ворот донеслись приглушенные голоса. Барон вновь дернул за веревку.
– Какого черта?! Проваливай откуда шел, не то сейчас все ребра переломаю!
Послышался неприветливый голос.
– Откройте, я дворянин из Шампани!
– Ну и иди своей дорогой, по добру, по здорову!
– Послушай, смерд, если ты меня не впустишь, то завтра же я вернусь и повешу тебя на этих самых воротах!
В ярости прорычал д'Эстерне. После недвусмысленных угроз ночного странника, раздался грохот засовов. Створка тяжелых ворот медленно отворилась, и на мост вышли двое заспанных слуг. Один из которых являлся, по-видимому, привратником, вооруженным протазаном, другой же, молодой, низкорослый лакей. Озорные карие глазки, кучерявого слуги, впились в усталого дворянина. Он пробежал взглядом по запыленному платью барона и по его забрызганным грязью ботфортам, безошибочно заключив, что путник пришел пешком. Это обстоятельство позволило лакею высокомерно обратиться к незнакомцу.
– И не совестно вам ломиться, в такую пору, в порядочные дома?
Д’Эстерне ухмыльнулся, положив руку на эфес своей шпаги.
– Совестно?! Ты говоришь о совести, мой «гостеприимный» Тужо?!
Одного за другим, дворянин, оглядел слуг, одарив их презрительной улыбкой.
– Моя совесть, весьма, ветреная дама, и тебе, друг мой Тужо, лучше не знать, о том, что она мне порой позволяет. А ещё она дружна с моей шпагой, даруя той полную вседозволенность, отчего бездельники, подобные вам, частенько обнаруживают в своей поганой шкуре, лишние дыры!
Тон, которым были произнесены столь грозные намеки, вынудил переменить мнение в отношении ночного гостя. Слуги с почтением поклонились, и, пропустив вперед дворянина, засеменили вслед за ним. Не успел привратник запереть ворота, как из темноты появился запыхавшийся лакей. Он, увидев незнакомца, неуверенно произнес:
– Госпожа графиня послала меня справиться…
Поглядев в лицо гостя, слуга растерянно замолчал.
– Я, никоим образом не хотел нарушить покой госпожи графини, как впрочем, и всех остальных, кто обитает в этом замке. Но если в столь поздний час ваша хозяйка не изволит опочивать, то я с удовольствием предстану перед ней. Изволь передать, что прибыл барон д’Эстерне, из Шампани. И я, если мне будет дозволено, почту за счастье припасть к ногам Её Сиятельства, госпожи графини.
Через четверть часа, в полумраке одного из залов Труамбера, барон предстал перед графиней де Бризе. Черный, траурный наряд Шарлотты, вызвал печальный интерес в глазах барона. Он приклонил голову и тихо произнес:
– Прошу простить меня мадам, что нарушил ваш покой и, по-видимому, уединенный траур.
– Кто вы? И куда следуете?
– Антуан Арман де Фарсуалье, барон д’Эстерне, направляюсь в замок Бланди-ле-Тур.
– Вы приятель виконта де Шиллу?!
Молодой человек улыбнулся.
– Вовсе нет, просто… некоторые обстоятельства вынудили меня искать пристанища у сторонника графа де Суассона, коим является виконт де Шиллу, как, впрочем, и ваш покорный слуга.
Барон поклонился.
– Так, стало быть, вы не знакомы с виконтом?
– Не знаком, мадемуазель.
– Что ж, Бланди-ле-Тур, находится всего в двух лье от нас. Завтра же утром вы сможете отправиться туда. Я прикажу приготовить вам комнату для гостей, также, вы можете располагать слугой, который вас туда препроводит, он выполнит все ваши пожелания.
В глазах барона отражались блики огня, пылающего в камине. Он с благодарностью и восхищением, какое, порой, испытывает мужчина, увидев красивую женщину, глядел на прекрасную хозяйку замка.
– Я благодарен вам мадемуазель за безмерную доброту. И если когда-нибудь, вам понадобиться моя помощь, знайте, я всегда в вашем распоряжении.
Графиня заставила себя улыбнуться, выказав признание едва заметным кивком. Гость не спешил покинуть комнату.
– Ну, что же вы не идете отдыхать?
– Простите, Бога ради, за мою назойливость, я хотел бы задать вам еще один вопрос»
Шарлотта удивленно взглянула на молодого дворянина. Затем она отвела глаза, и устало произнесла:
– Извольте.
– Отчего вы в трауре?
Графиня, глубоко вздохнув, печально перевала взгляд на полыхавшее, в камине пламя, казалось предвидев подобный вопрос. Чувствовалось, что ей трудно говорить.
– Мой отец, Его Сиятельство, граф де Бризе, прошлой ночью, скоропостижно скончался.
Она замолчала, что бы не заплакать на глазах у малознакомого человека.
– Ваш отец ещё не погребен?
– Его тело находиться в замке, а о душе заботиться падре Локрэ, он не отходит от усопшего, проводя в посте и молитвах день и ночь.
При упоминании о священнике, д’Эстерне сузил глаза. В его голове мелькнула мысль, которая внесла бы смятение в души многих обычных людей, но только не барона. Молодой дворянин был человеком производившим впечатление ветреного красавца ловеласа, не удручающего себя иными заботами кроме как волочиться за юбками глупеньких красоток благородных кровей. Его стать, молодость и красота, позволяли блистать в любой изысканной компании, ослепляя своим блеском окружающих, тех, кто видел в бароне лишь дамского угодника, не догадываясь об истинном содержании сего умного и расчетливого аристократа. Он был так мало тем, кем казался, что мог не опасаться подозрений самых острых и наблюдательных умов. Необходимость притворяться внушала ему, прежде всего, природная проницательность, а затем и облик лжи и лицемерия, которые принимало, на его глазах, все окружающее.
